Раз в неделю мы знакомим вас с выдающимися «растлителями молодёжи» и плохими парнями от философской мысли последних десятилетий. 

Делёз и Гваттари предложили воспринимать философские тексты не сами по себе, как бы написанные безымянным разумом, находящимся в поиске себя самого, а как гиперобъекты, невозможные без инстанции, их порождающей. Но инстанция эта — не просто автор, то есть человек с паспортом, в который вписано определённое имя (Фридрих Ницше, например), живущий по прописке и ходящий (или не ходящий) на работу (или в какие-то более интересные места). Вместо подшивки текста к живому человеку Делёз и Гваттари ставят его в зависимость от персонажа. Таким образом, мысль как способность чувствовать в беллетристическом письме приобретает настроение. Которое не обязательно должно отсылать к «человеку с паспортом». Если Ницше, говорят Делёз и Гваттари, подписывался «Антихрист» или «Дионис Распятый», то Декарт мог бы подписываться «Идиот». 

Хардт и Негри, главные последователи Гваттари и Делёза в современном мире, могли бы в таком случае подписываться как «маги» (Делёз и Гваттари в «Тысяче плато» иногда так и говорят: «Мы, маги») или же «иллюзионисты». Потому что именно «магический» и «иллюзионистский» эффект производят их тексты, одно в них в мгновение ока превращается в совершенно другое, существующее растворяется в воздухе и так же — ниоткуда — возникает вновь. Реальность под их взглядом становится насквозь проходимой и прозрачной. И поддаётся. Или же это только кажется. 

Главных представителей современного автономизма, анархо-коммунизма и альтерглобализма Антонио Негри и Майкла Хардта трудно отделить друг от друга. Как трудно отделить Маркса от Энгельса, Чипа от Дейла и Делёза — от Гваттари. Хотя, наверное, и можно. Большая часть известных их трудов написана в четыре руки: это «Работа Диониса» (1994), «Империя» (2000), «Множество: война и демократия в эпоху империи» (2004), «Содружество» (2009), «Декларация» (2012). Хардт — американец. Негри — итальянец. Двух разделяет колоссальная разница в возрасте. Познакомились в Париже, куда отправился искать свою судьбу молодой доктор литературоведения Хардт после защиты диссертации. Негри в это время в Париже преподавал и скрывался от итальянского правосудия. К моменту встречи с Хардтом он уже прожил, можно сказать, не одну, но несколько насыщенных судеб.

 Текст: Сергей Степанищев

Большие идеи: Хардт и Негри рекомендуют мигрировать и мутировать. Изображение № 1.

 

Католики, кибуц и убийство Альдо Моро

Антонио Негри родился в 1933 году в Падуе. В 1950-м стал в пику отцу-коммунисту активным членом милитаризованной организации Римской католической церкви Gioventú Italiana di Azione Cattolica (GIAC). В 1953-м из католика превратился в коммуниста, провёл год в кибуце, основатели которого исповедовали идеи сионистского социализма. Из Израиля вернулся в родной город и очень быстро стал профессором политической философии Падуанского университета.

В 1956-м вступил в Социалистическую партию Италии. В 1968 году (по другим сведениям, в 1969-м) основал влиятельную ультралевую организацию Potere Operaio («Сила рабочих»), распространявшую марксистские идеи среди рабочих крупных предприятий и имевшую тайное вооружённое крыло. Группа просуществовала всего несколько лет, до 1973 года. Большая часть её членов вошла в новую структуру, Autonomia Operaia, основная активность которой пришлась на 1976–1978 годы, она, в отличие от первой, бывшей «воркеристской», считавшей сам труд освобождением, знаменовала переход Негри и других к автономизму, выдвинувшему в качестве основного требования не освобождение труда, но освобождение от него; эта идея позже была подхвачена и развита американскими постанархистами круга Зерзана, Хакима Бея, Боба Блэка и Вольфи Ландштрейхера. «Автономия» не была, собственно говоря, организацией, но представляла собой сеть разрозненных групп по всей Италии, организовывавшихся в первую очередь вокруг левых пиратских радиостанций. 

К 1978 году многие автономисты ушли в подполье или присоединились к марксистско-ленинским «Красным бригадам», осуществлявшим практику городской герильи, которые в том же году похитили и убили бывшего премьер-министра Италии, христианского демократа Альдо Моро. Хотя многие автономисты и присоединились к «бригадам», преемственности между структурами не существует или, по крайней мере, она не доказана. Тем не менее и по сей день бытует мнение, что «Красные бригады» — это просто переименованная Autonomia Operaia.

7 апреля 1979 года Негри, которому тогда было уже 46 лет, и других лидеров «Автономии» арестовали по подозрению в руководстве итальянским ультралевым подпольем. Философ оказался основным подозреваемым в деле о похищении Моро, его обвинили в планировании и даже телефонных переговорах с супругой заложника. Также ему вменили подготовку государственного переворота и руководство «Красными бригадами». В итоге эти обвинения вместе с угрозой пожизненного заключения были с Негри сняты. Однако его признали соучастником в двух других убийствах — политического активиста Карло Саронио и человека по фамилии Ломбарджини во время ограбления банка — и приговорили к 30 годам лишения свободы.

Французские коллеги были в бешенстве. Мишель Фуко заявил: «Не правда ли, он в тюрьме просто потому, что он интеллектуал?» В 1983-м, будучи в тюрьме, Негри стал депутатом итальянского парламента от Радикальной партии. И, пользуясь депутатской неприкосновенностью, временно оказавшийся на воле Негри бежал при помощи Феликса Гваттари во Францию. Ему и ещё примерно 300 автономистов и «бригадиров» позволила остаться и беспрепятственно проживать во Франции так называемая доктрина Миттерана, введённая в 1985 году. Согласно ей Французская республика отказывалась выдавать Италии бежавших политических преступников, не замешанных в кровавых происшествиях. Большое количество оставшихся в Италии левых активистов были посажены итальянской властью в специальные тюрьмы «для мафиози».

 

Франция, преподавание, письмо и сотрудничество с Гваттари 

Во Франции Негри сблизился с основателями «шизоанализа» философом Жилем Делёзом и психоаналитиком и «хаософом» Феликсом Гваттари и начал преподавать в Университете Париж-8 и Международном коллеже философии, основанном Жаком Деррида. Из-за миттерановской доктрины он не мог активно участвовать в политической деятельности, поэтому много писал: с конца 1980-х начали выходить его основные труды. В то же время итальянский президент Франческо Коссига характеризует его как «психопата, отравившего мозги целого поколения итальянской молодёжи». В 1990-м Негри знакомится с Хардтом. Через десять лет, в 2000-м, двое опубликовали «Империю», главную свою книгу, названную критиками «коммунистическим манифестом XXI века». Негри живёт попеременно в Париже и Венеции.

Мэриленд, Пенсильвания и альтернативные источники энергии

Биография американца меньше годится для остросюжетного кино. Майкл Хардт родился в США в 1960 году. С 1978-го по 1983-й учился в колледже в Пенсильвании, изучал инженерное дело. Интересовался альтернативными источниками энергии, работал в нескольких компаниях, занимающихся разработкой методов использования солнечной энергии. Участвовал в деятельности Sanctuary Movement, религиозно-политического движения, выступавшего за предоставление убежища беженцам из Центральной Америки. В то же время организовал сбор подержанных компьютеров с целью обеспечения техникой Университет Эль-Сальвадора. В 1983-м отправился в Сиэтл изучать сравнительное литературоведение в Университете Вашингтона, где в 1990-м защитил диссертацию, после чего уехал в Париж, где и познакомился с Негри.

Большие идеи: Хардт и Негри рекомендуют мигрировать и мутировать. Изображение № 2. 

 

 

Субординация, империя и разворачивание силы — это искажённые и не имеющие реального существования отражения организации, республики и совместного действия.

 

 

Органический коммунизм 

Хардт и Негри — коммунисты, но коммунисты странные, основными авторитетами для которых, помимо Маркса (и Ленина), являются Дионис, Спиноза, Ницше, Делёз и Гваттари. Маркс, прочитанный сквозь такие очки, предстаёт в непривычном свете. Все перечисленные фигуры связаны с восприятием мира в качестве живого разумного процесса, или становления, непрерывного превращения из одного в другое. Это становление-превращение, это развитие, с точки зрения Негри и Хардта, и есть тот труд, или производство, об освобождении которого говорит Маркс. В отличие от традиционного марксизма, доктрина Хардта — Негри элиминирует различие между производством и воспроизводством, уравнивая первое и второе в правах. В результате такого уравнивания марксизм от рассмотрения отношений рабочих и собственников на механическом заводе переходит к анализу властных отношений внутри жизни в целом (потому что производится общество в целом) и из области политики — в область онтологии, или «биополитики».

Благодаря Спинозе, Ницше, Делёзу и Гваттари, марксизм и материализм Хардта — Негри уходит на очень глубокий уровень. Все упомянутые были мыслителями «имманентности» в первую очередь. Имманентность в классическом философском жаргоне — это наполненность, «тут», внутренность, противостоящая «трансцендентности», то есть «там», внешнему, находящемуся за пределами «этого». Линия, к которой принадлежат Хардт и Негри, утверждает имманентность в качестве единственной реальности, у которой нет никакой внешней ей самой цели и являющейся одновременно всем мыслимым, в том числе и тем, что кажется трансцендентным.

Радость любви и политики

Концепция Хардта — Негри является редким исключением в ряду «освободительных» теорий последних веков. Почти все они, вне зависимости от того, либеральны они, анархичны или социалистичны, утверждают одиночество в качестве основной плоскости бытия: человек в них живёт один, действует индивидуально, сам принимает решение, сам конструирует смысл и в одиночестве же прощается с жизнью. Для Рембо и Камю «ад — это другие». А для главных певцов человеческой встречи — Левинаса и Деррида — ответственность — это тяжко и связано со смертью и скорбью. Совсем по-другому у Хардта и Негри. 

Описывая жизнь и судьбу соавтора в статье «Кто такой Тони Негри?», Хардт цитирует слова Альтюссера: «Коммунист никогда не остаётся один». Общество, с их точки зрения, построено не на принуждении (или не только на нём). Принуждение, субординация — это лишь негативный «эффект», или, как они говорят, «паразит», почти несуществующая иллюзия, все действия которой носят лишь негативный и внешний характер. Сердцем же общества, думают они, является радость совместного действия по реализации совместных целей, устраняющая разницу между любовью и политикой. 

  

Большие идеи: Хардт и Негри рекомендуют мигрировать и мутировать. Изображение № 3.

Светлая и тёмная стороны силы 

С точки зрения Хардта, основная помощь Жиля Делёза массам располагается в произведённом им разделении «разворачивания силы» и «ассамбляжей силы». Первое — внешнее принуждение, власть и эксплуатация. Вторые связаны с развитием и реализацией потенциала, идущими изнутри. 

Коммунизм Хардта и Негри — это коммунизм «Звёздных войн», «Стартрека» и «Матрицы». В нём глобальный мир состоит из переплетённых друг с другом разворачивания силы и её ассамбляжей, субординации и организации, империи и республики, где каждая из сторон ни с чем не соседствует, а значит, неизмерима, находится везде и нигде. И одно равно и не равно другому. И изменение связано, в первую очередь, с изменением ума, метанойей, как в разного рода духовных традициях. Стоит лишь понять, что субординация, империя и разворачивание силы — это искажённые и не имеющие реального существования отражения организации, республики и совместного действия, и сразу оказывается, что «мы можем многое» и «коммунист никогда не остаётся один».

Империя, мера и бесконечные интенсивности

До совсем недавнего времени, считают Хардт и Негри, империй не существовало, потому что империй не может быть много, империя одна. Но Римская или Китайская империи — не империи, а только мечты о них. Первая же и единственная империя — это глобальное общество эпохи позднего капитализма, то есть нашего времени, тотальная прозрачная структура. Власть в ней глобальна, так что она оказывается везде и нигде. Производство вышло за пределы фабрики и является теперь производством не только и не столько продуктов и услуг, но общества в целом, включая его биологическую и идеальную составляющие. Всё это сильно смахивает на «Матрицу». И в этом таком плотном и одновременно прозрачном мире глобальной связанности без центра, но с растворённой повсюду властью предлагается проводить марксистскую политику радикального освобождения масс.

С точки зрения самого Маркса, чтобы коммунизм оказался возможен, нужно, чтобы капитализм развил определённые, критические мощности, без которых перехода на следующую стадию не случится. Поэтому, по Хардту и Негри, империя является не только гипертрофированной формой угнетения, распространяющегося на абсолютно все сферы жизни, но также и — читаем в тексте «Виртуальности» — «менее плоха или даже лучше, нежели предшествующие парадигмы власти, если смотреть с точки зрения масс». В период империи уничтожается любая негибкость системы, её механистичность и раздробленность, уничтожается мера (в империи, считают они, пропадает возможность измерения стоимости труда), определявшая, с точки зрения Негри и Хардта, всю предшествующую онтологию. Всё это максимально приближает характеристики империи к характеристикам самой жизни, чистой имманенции, которая благодаря этому легче может произвести переворот и вернуть себя себе, ведь, с точки зрения авторов (и это большая новость их философии), уничтожение меры не ведёт к уничтожению стоимости. 

 

 

Действия, осуществляемые империей, — внешние, регулятивные, лишь пытающиеся расставить в каком-то порядке уже сделанное, а потому они всегда негативны. Империя осуществляет их при помощи трёх средств: монополии на атомное оружие, на эфир и на печать денег. 

 

 

 

Непосредственность политики, нейтрализация трансцендентального воображения и ценность за пределами меры

Если есть лишь чистая имманенция, то нет никакого вертикального измерения, а значит, нет ни подчинения, ни глубины, но есть одна сплошная поверхность, «куда погружены наши тела и умы». Если так, то «политика дана непосредственно», и это поле чистой имманенции — и есть она. А это значит, что любое действие, любое чувство и любая мысль являются политическим действием. Империя в таком случае не является и не обладает никаким дополнительным измерением, но «формируется на этом поверхностном горизонте», она не где-то «там», но полностью «здесь». «Она, — пишут Хардт и Негри, — абсолютно позитивна… Не существует какой-то внешней логической машины, её конституирующей». А значит, в империи нет ничего непостижимого и борьба с ней не требует вылазок вовне. Поэтому для борьбы с ней нужно, считают они, первым делом «нейтрализовать трансцендентальное воображение» и отождествить политическое на просторах империи с онтологическим, то есть относящимся к самой ткани реальности. 

Власть, думают авторы, на протяжении всей своей истории пытается представить свою природу в качестве метафизической, дополнительной по отношению к непосредственно данному. И это придаёт ей теологический ореол и «неотмирность». Метафизика же, с их точки зрения, есть синоним меры, попытка загнать не-измеримое, то есть чистую имманентность, в те или иные рамки. На онтологическом горизонте империи, пишут они в тексте «За пределами меры/Не-измеримое», наконец можно «ясно видеть ту глубокую ненависть, которую метафизика питает к не-измеримому». «Она возникает из идеологической необходимости дать порядку трансцендентное онтологическое обоснование. Точно так же как Бог необходим для классической трансценденции власти, так же и мера нужна для трансцендентного обоснования ценностей государства современности. Если нет никакой меры, говорят метафизики, то нет и космоса; а если нет космоса, то нет и государства. В таких теоретических рамках невозможно помыслить что-либо, находящееся за пределами меры, или, точнее, не должно его мыслить. На всём протяжении истории современности не-измеримое было объектом анафемы, абсолютного эпистемологического запрета. Сегодня эта метафизическая иллюзия исчезает, поскольку в контексте биополитической онтологии со всеми её атрибутами трансцендентное — вот что немыслимо».

Регулятивное и конститутивное, или Бомба, деньги и эфир 

Действия, осуществляемые империей, — внешние, регулятивные, лишь пытающиеся расставить в каком-то порядке уже сделанное, а потому они всегда негативны, считают Негри и Хардт. Империя осуществляет их при помощи трёх средств: монополии на атомное оружие, на эфир и на печать денег. В главе «Империи», называющейся «Паразит», они пишут: «Политика имперского правительства по сути своей негативна, она проводится посредством мер, направленных на насильственное упорядочение действий и событий, рискующих обернуться беспорядками. Во всех случаях шаги, предпринимаемые имперской властью, являются регулятивными, а не конститутивными, даже когда их последствия имеют достаточно продолжительный характер». Позитивные же действия производятся и воспроизводятся изнутри и являются проявлениями жизни как таковой, конституирующей свою собственную ткань. 

Let My (Х) Go 

Империю разрушает «воля быть против», или варварство, то есть брожение, кочевье. Каким образом? Демонстрируя иллюзорность имперской структуры, якобы извне производящей управляемую ей реальность, когда живая основа самоорганизующейся имманентности выступает на первый план и исходит из временной меры, казавшейся вечной и трансцендентной. «Способность к перемещению есть основное определение виртуальности масс, а сам процесс перемещения — это первый этический акт контримперской онтологии», — читаем в тексте «Номадизм и смешение народов». На полях: Антонио Негри начинал в кибуце; не потому ли тема Исхода играет такую роль в теории революционного действия коммунизма XXI века?

 

Большие идеи: Хардт и Негри рекомендуют мигрировать и мутировать. Изображение № 4.

 

Исход из третьего мира

Империя не справляется с кочующими в её пределах массами, которые встречают друг друга, смешиваются и смешивают. «Границы национальных государств — решето», — заявляют Негри и Хардт. Легальная миграция — капля в море. При этом само море необходимо империи, чтобы создавать свои сияющие небоскрёбы — ни Америки не было бы без мексиканцев, ни арабских нефтяных стран — без индийцев и пакистанцев. В отличие от других левых, Негри и Хардт видят в переезде рабочего на новое место не только вынужденное эксплуататором перемещение, но и подлинно революционный жест. 

Памятники, говорят они, цитируя венецианских партизан времён Второй мировой, надо ставить не национальным героям, а дезертирам, отказавшимся воевать за чужие интересы. Оставаться на локальном уровне принуждает империя, считают они и ссылаются на Маркса, разделявшего понятия эмансипации и освобождения. Эмансипация — это когда ты входишь на равных в неприятный порядок, в имперское общество контроля с его новыми иерархиями и сегментациями (например, когда нищая страна приобретает правовой статус, неотличимый от правового статуса страны богатой). Освобождение же — это когда ты вообще от неприятного порядка отказываешься, от того себя, который мог бы эмансипироваться, и мутируешь в другое, перемещаешься по ту сторону стеклянной стены, разделяющей «эмансипированных», освобождение — это «повторное присвоение, репроприация пространства и власть масс определять процессы циркуляции и смешения индивидов и населения в глобальном масштабе». 

Самый лучший способ воевать с империей, по мнению Хардта и Негри, — покинуть поле боя. Третий мир исчезнет, если его обитатели переселятся в лучшие места обитания. «Настоящими героями освобождения третьего мира сегодня, — читаем в тексте «Номадизм и смешение народов», — по сути, могли стать эмигранты или потоки населения, разрушавшие старые и новые границы. На самом деле герой постколониализма — это тот, кто непрестанно преодолевает территориальные и расовые границы, кто разрушает всякий партикуляризм, стремясь к единой цивилизации. Имперская власть, напротив, изолирует население в бедности и позволяет ему действовать лишь в смирительной рубашке подчинённых постколониальных наций. 

Уход от локализма, преодоление традиций и границ и бегство от суверенитета были движущими силами освобождения третьего мира. <…> Третий мир, созданный колониализмом и империализмом национальных государств и очутившийся в капкане холодной войны, разрушается, когда старые правила политической дисциплины государства эпохи современности (и присущие ему механизмы географического и этнического регулирования населения) внезапно рассыпаются. Он разрушается, когда на всей отнологической территории глобализации весь мир голодных и рабов становится самой могущественной сущностью, поскольку его новый сингулярный номадизм есть главная созидательная сила, а богатейшая динамика его желания сама по себе является приближающимся освобождением». Но территориальный исход, хоть он и грандиозен (масштабы и интенсивность современных миграций трудно сопоставить со всем, что было раньше: с «космической» точки зрения человеческие массы ещё никогда не были так активны), это ещё не всё.

 

 

 

Воля быть против нуждается в таком теле, которое будет совершенно неподвластно принуждению. Ей нужно тело, неспособное привыкнуть к семейной жизни, фабричной дисциплине, правилам традиционной половой жизни и так далее. 

 

 

 

Исход из тела

Проявляясь в качестве невиданного размаха территориального кочевья, новое варварство, с точки зрения Негри и Хардта, прежде всего и ярче всего даёт о себе знать всё-таки не на географическом, а на более мелком, антропологическом уровне, на уровне отношения человеческих существ друг к другу и к самим себе. Не на уровне тела общества или планеты, но на уровне человеческого тела, оказывающегося минимальной имперской структурой. Новое телесное варварство Негри и Хардт называют антропологическим исходом. Они пишут: «Сегодняшние процессы приобретения телами новых качеств составляют антропологический исход и представляют собой чрезвычайно важный, но всё ещё весьма двусмысленный элемент республиканской конфигурации, противостоящей имперской цивилизации».

Традиционные нормы внутри- и межгендерных телесных и сексуальных отношений ставятся под сомнение и видоизменяются. «Сами тела преобразуются и приобретают новые качества, создавая новые постчеловеческие тела». Условием такого изменения, с точки зрения Негри и Хардта, является возвращение «человеческой природы» в имманентность, «признание того, — читаем в «Новом варварстве», — что человеческая природа никоим образом не отделена от природы в целом, что не существует строгих и необходимых границ между человеком и животным, человеком и машиной, мужчиной и женщиной и так далее; это — признание того, что сама природа является искусственной сферой, открытой всем новым мутациям, смешениям, гибридизациям».

Антрополигический исход важен, с их точки зрения, потому что в нём видно позитивное и конструктивное «лицо» мутации как таковой. При этом качество мутации в концепции Негри и Хардта измеряется и, можно сказать, даже имеет некоторую телеологию. Мутация, которая важна сама по себе и не имеет никаких дополнительных измерений и, наоборот, именно от них освобождается, тем не менее должна, по их мнению, стремиться к достижению определённого качества. Это качество — «совершенная неподвластность принуждению». «Воля быть против, — пишут они, — на самом деле, нуждается в таком теле, которое будет совершенно неподвластно принуждению. Ей нужно тело, неспособное привыкнуть к семейной жизни, фабричной дисциплине, правилам традиционной половой жизни и так далее. (Если обнаружишь, что твоё тело отвергает все эти „нормальные“ способы жизни, не отчаивайся — используй свой дар!)».

Другим качеством этого нового, радикально неспособного нормализироваться тела, думают они, должна быть способность к созданию новой жизни. Тогда бы и только тогда это тело, с их точки зрения, стало бы «целостным политическим изобретением», тем самым созданным искусством и знанием homohomo, о котором говорили гуманисты, могущественным телом, созданным высшим сознанием, наполненным любовью, о котором говорил Спиноза. Это качество необходимо, чтобы можно было выйти за рамки простого протеста против власти, располагающегося в измерении формы и порядка, который либо просто ставит протестующего на грани небытия, либо же укрепляет власть.

 

Изображения: Thngs.co, «Википедия» 1, 2, 3