Манифест: Оргазм как единственный путь к свободе

Каждую неделю FURFUR делится пылкими программными текстами прошлого, настоящего и будущего. Некогда прогрессивные идеи, объединявшие вокруг себя художников, активистов и мыслителей, сегодня могут звучать архаично и дико, но спустя десятки лет выглядят впечатляющим памятником поиску и страсти.

Вряд ли вы хоть раз слышали что-то о «Манифесте оргазма». Мы, в общем, тоже. Текст, написанный поэтом Гарри Полкинхорном, публиковался в своё время лишь в нескольких американских литературных журналах. «Манифест оргазма» — критический памфлет в адрес американского общества, которое любит секс, но чертовски боится оргазма.

Америка ненавидит секс в целом и особенно ненавидит оргазмы — апофеоз сексуального опыта. Америка ненавидит то, чего не понимает.

Америка представляет собой лишь идеологический конструкт. Как и секс. Как и оргазм.

Ценности изменчивы. Сжигай мосты, не оглядывайся. Для прошлых тысячелетий уже ничего не изменится, но сейчас возможны сверхперемены, которые на высокой скорости перенесут нас из ньютоновского порядка в хаос. Оргазм станет магнитом.

Как и другие подобные магниты, оргазмы отменят существующий порядок. Оргазм — это форма сопротивления, если пользоваться общепризнанно фейковой политической терминологией. Поднадоевшая сказка про уничтожение желания. Романтизм чистой воды.

Кто я? Я сам себе судья, духовник и аналитик. Властелин оргазмов.

Как личность может испытывать оргазм, если ни личности, ни идентичности, ни «себя», ни внутренней структурной ориентации не существует? Что тогда бы было точкой, местом оргазма? Тело? Чьё тело? Разве моё тело идентично твоему? Что такое тело?

Оргазм — это слова. Оргазмы не случаются в языке. Ты получаешь то, что отдаёшь. Первое правило оргазма.

Мы имеем дело исключительно с вопросом областей и с моделью, которая из этих областей выстраивается. Америка — это чистая идея, особенно если говорить об идеологии безупречности — аккуратного механизма конструктов, который предназначен для распределения человеческой реальности вдоль осей власти и желания. 

Существует широко известный оргазм с громкими криками, который сильно напоминает звуки, которые человек мог бы издавать при встрече с собственной неизбежной смертью.

Пространство оргазма противостоит Америке как пространству. Речь о жестокости нечеловечного пространства, обесчеловеченного чистым физическим подходом. В пространстве оргазма новая свобода может стать манифестом, открытостью к нашим энергиям, о которых мы позабыли. Процесс забывания, конечно, не случаен: он сопровождает создание и сохранение государства. Законодатели ненавидят секс. Америка как политическая идеологема ненавидит секс. 

Для некоторых оргазм означает смерть: смерть эго, стирание чувства индивидуальности и отделённости от других, укрепление статус-кво. Поскольку это стирание доставляет удовольствие и ограничено во времени, возникает погоня за будущими усовершенствованными оргазмами, которые убьют тебя физически. Смерть — это оргазм. Смерть через оргазм. Оргазмическая смерть. Вместо этого у нас в Америке смерть считается противоположностью оргазма, состоянием крайних мучений, воспалённого эгоизма в войне с враждебной вселенной, которая медленно всё уничтожает в качестве пыток. Смерть, пытки, секс, оргазм. Как мерзкие монстры в чудовищной карусели ночного кошмара, они кружат вокруг американцев, ошеломляя их восхитительными, ужасающими, умопомрачительными видениями.

Вина и оргазм идут в Америке рука об руку. Вина вызывает непрекращающееся влечение, которое пытается освободиться через вину, которая его порождает. Если мы не можем контролировать уровни боли, опосредованный нашими телами, значит, мы можем контролировать уровни вины, перемещая рычаг между наслаждением и застоем. Когда система сходит с рельс, возникает садомазохизм. Удовольствие и боль взаимозаменяемы, но не вина, которая выходит за пределы обоих понятий и наделяет их смыслом существования. 

Кино, видео, журналы, телевидение, звёзды, спорт, политика, Голливуд, аристократы, таблоиды, бестселлеры, слава, гламур, отдых на юге Франции, завтрак в русской чайной, кухни от дизайнеров, мюзиклы Бродвея, музеи современного искусства, Париж, дорого выглядящие щёчки человека из первого мира, на которые лёг звенящий румянец оргазма. Обрати внимание, как этот список зависит от визуального, в отличие от более сложных процессов осязания, обоняния и слуха, важных для оргазма. «Новый оргазм» грузно опирается на зрительные костыли. 

По мере того как люди отравляют язык, оргазм поджаривает языковые нейроны и возвращает нас к дочеловеческой, доязыковой, досознательной животности, благодаря которой мы с головой погружаемся в безграничное удовольствие с почти обмороком в финале. Мы испытываем состояние, в котором нам не нужно ничего выражать посредством языка. Неудивительно, что оргазм выглядит плоским и упрощённым в попытках религиозной терминологии его описывать. Сублимация животного позволяет оргазмическому опыту быть культурным капиталом, который может храниться, воспроизводиться, рождать новую энергию из самого себя, а также служит началом суперструктуры, называемой историей, куда он с апофеозом входит, скрывая свои истоки.

Оргазм — это способ отмены мирового зла, уничтожения энергетических ядов, которые хранятся в биосфере. В утопии оргазма не существует.

Сегодня гендеры расплавлены в потоке магмы, а семьи перестают быть ключевым звеном социализации — их заменил потребительский капитализм, воспроизводимый рекламой. Вина возникает, если ты не потребляешь. Табу на инцест вот-вот исчезнет; по улицам, между домами и площадями неистово несётся сексуальное желание (или его остатки). Сама идея порнографии стала атавизмом, а разговоры о ней ведутся в школьных классах и учебниках по социологии. Таким образом, оргазм обзавёлся совершенно новой социальной функцией. Чтобы понять Америку на настолько комично физическом уровне, нужно заняться саморефлексией, разбираться в теории знания, психологии познания, памяти и воображения. В центре этой теории находятся личный опыт разного характера, возникающие потенциальные нарративы внутренних, мёртвых эмоций, память об оргазмах, какими бы они ни были.

Это мечта, мечта безгранично протяжённого оргазма, которую завещает ислам в качестве метафоры рая. Как и другие подобные мечты, она основывается на разделении, на возведение стены, которая разделяет единое на две части и разжигает между ними вражду. В нашем случае речь идёт о разделении тела и сознания, каждое из которых хотят впитать и одновременно стереть противоположную. В моих мечтах я вижу Америку, но такую, которая говорит на иррациональном языке, в котором аллюзии не «идут рука об руку» — такие обороты меня озадачивают и удручают, я не понимаю, что происходит. Путешествие — худшая из возможных метафор оргазма. Поэтому она так хороша.

Назад идти некуда. Америка застряла в грудном возрасте и никак не может отучиться от соски. Америка хочет то, что хочет, и ей это хочется прямо сейчас. Пространство стало совершенно нематериальным, оно дематериализовалось. Мы все летим в будущее спиной; нами двигают разрушительные силы, возникшие от ярости к окружающему нас пейзажу. Добро пожаловать в восхитительный мир оргазма, который позволяет нам вообразить, что мы не вышли (а потом вернулись) в первоначальную оральную стадию и стабильного блаженства. Если Америка — это младенец, то что случилось с родителями?

Всё это время ты идёшь по дороге из слов, которые отчуждают тебя от любой возможности доэдиповского оргазмического блаженства. Ты оказываешься у языка в ловушке, ты связан словами. Пространство, движение, оргазм — это закодированные и взаимосвязанные ключи к Америке. Если ты способен отворить дверь, то тебя сильно удивит то, что за ней находится.

Америка любит секс и оргазм в особенности; она второпях хочет пробраться сквозь прелюдию к основному действу. Америка любит секс, поскольку только она понимает глубинный смысл этого опыта. Под пониманием я имею в виду способность постичь саму суть. Иронично, что Америка как будто полностью постигла суть секса, но это лишь внешняя сторона оптической иллюзии, с помощью которой она прикрывает то, что не сумела разрушить через превращение всего в абстракцию, через осознанное подчинение современной технологичной методологии. В конце концов, как ещё могла появиться эта страна как материальное воплощение будущего?