«Все мы здесь солдаты Христа, и молитвы — наше оружие»: Как я жила в общине меннонитов

Я просыпаюсь в 4:30 утра и вскакиваю с кровати одним резким рывком. Иначе встать просто невозможно. Тело ломит так, будто накануне я пробежала марафон. Тонкий матрас позволяет спине прочувствовать все огрехи грубо сколоченной кровати. По полу босиком тоже лучше не ходить, если только ты не мечтаешь загнать себе под кожу пару громадных заноз.

На улице ещё стоит непроглядная темень. Я вприпрыжку несусь по влажной от росы траве к большой бочке, чтобы умыться из ковша. Сон снимает как рукой.

Следующие десять дней мне предстоит вставать до рассвета и работать наравне со всеми в поле и по хозяйству до наступления темноты. У меня не будет интернета и сотовой связи, я не смогу смотреть сериальчики по Netflix, забуду, что такое электричество, водопровод и автомобиль. Меня ждут пуританские платья, несуразные башмаки и соломенные шляпы. Из развлечений — хоровое пение и прогулки на конной упряжи. Из чтения — Библия. Очень, очень много Библии. 

Мы приехали в Саламанку, чтобы снять документальный фильм о жизни меннонитов. С помощью местного проводника долго и упорно просили разрешения у старейшин. Наконец, когда наше пребывание в колонии было одобрено, к нам вышел глава церкви. Он долго смотрел на камеру в руках Дениса, как на пулемёт. Любая современная техника здесь вызывает у людей отторжение. Пастырь провёл с нами долгую беседу о том, как и куда пойдёт отснятый материал, что мы хотим снять и заработаем ли мы на этом. Наконец, он наставительно произнёс: «Все мы здесь солдаты Христа, и молитвы — наше оружие». Так нас приняли в одну из самых необычных армий на земле. 

 Текст: Anna & Mariia Times

Хождение по мукам

В 1535 году христианская Европа больше напоминала картину «Ад» Босха. На дворе стояло самое что ни на есть матёрое Средневековье с публичными казнями и пытками, голодом, эпидемиями чумы, чудовищным неравенством и множеством религиозных сект, которые цвели красным цветом на этой благодатной почве. И вот некий Иоанн Лейденский, предприимчивый юноша 25 лет отроду, со товарищи захватывает немецкий город Мюнстер. Лейденский причисляет себя к радикальным анабаптистам, религиозному течению сторонников крещения во взрослом возрасте. В захваченном городе он очень быстро создаёт собственное царство с крайне необычными для того времени законами. Историки сходятся в гипотезах, что в Мюнстере произошла не только первая в Европе сексуальная революция, но и пилотный, наиболее радикальный проект по построению утопического социализма и мессианского коммунизма. Лейденский отменил долги, повинности и деньги вообще. Всех взрослых жителей города крестили заново. Было провозглашено, что отныне всё имущество и все женщины становятся общими. У самого Иоанна насчитывалось ни много ни мало 18 жён. Понятно, что долго такой водевиль продолжаться не мог, меньше чем через год Мюнстер взяли в осаду. Всех зачинщиков перебили, Иоанна пытали с особым пристрастием, прежде чем отрубить голову, а его 18 жён перевешали на центральной площади.

В боях погиб и Петер Сименс, любимый брат до тех пор особо неизвестного католического священника Менно Сименса. И тут всё завертелось. Менно объявил Иоанна Лейденского антихристом, отрёкся от католической церкви и решил повести недобитую кучку анабаптистов за собой, подальше от всего этого содома. Менно проповедовал радикальный пацифизм, его сторонникам запрещалось брать в руки оружие и служить в армии, многожёнство в уставе сменилось на пуританство. Но для тогдашнего общества пацифизм был, пожалуй, даже более раздражающим, чем вакханалии Лейденского. Поэтому меннонитов гнали пинками отовсюду. Всех, кого ловили, казнили без разбору как еретиков. Евреи ходили за Моисеем по пустыне 40 лет, меннонитам же не везло совершенно. Их мытарства в Европе продолжались до 1789 года, когда вдруг Екатерина Великая не надумала пригласить последователей Менно Сименса в Российскую империю. Земли-то много, а работать особо некому. Так меннониты осели на территориях от Запорожской Сечи и до Уральских гор.

Новые поселенцы с энтузиазмом начали отстраиваться. Уже скоро на месте бесплодных степей появились распаханные поля и фруктовые сады, а на зелёных пастбищах — стада тучных коров. Колонисты завезли на Украину из Голландии прекрасный племенной скот, отличавшийся высокими надоями молока и великолепным мясом. Исследования показывали, что в среднем одно меннонитское хозяйство было в два раза более продуктивным, чем соседние украинские хозяйства, и в 2,5–3 раза — чем русские. 

Но идиллии меннонитов не суждено было продлиться долго. Началась Первая мировая война, и отношение ко всем этническим немцам резко ухудшилось. Пошла повальная миграция. После Второй мировой «русских немцев» уже практически не оставалось. Меннониты мигрировали в Канаду, США, Центральную и Латинскую Америку. Так, 13 лет назад на юге Мексики, почти у самой границы с Белизом, и возникла небольшая колония Саламанка, в которой нам предстояло провести десять дней.

Дела мирские 

Чтобы начать жить в коммуне, мне нужно снять с себя все украшения. Они тут запрещены. Носить надо обязательно только платья ниже колена, с закрытыми руками и декольте, не использовать косметику и любые аксессуары. Волосы всегда должны быть заплетены в косы, голова покрыта шляпой или черным фатином.

Денису пришлось забыть про сигареты и сменить шорты на брюки, что причиняло ему дополнительные страдания в почти 40-градусную жару.

Едва узнав, что мы не женаты, нас расселили по разным концам дома. Ещё до начала съёмок нам предоставили огромный список того, что нельзя делать. Оказалось, нельзя практически ничего, кроме молитв и трудотерапии. Но отступать было уже поздно. Новая жизнь началась мгновенно, едва мы ступили на земли колонии.

Мы поселились в доме у Йохана, которому поручили приютить нас, всё показать и рассказать, как какому-нибудь проверенному экскурсоводу в Северной Корее. Когда он узнал, что мы из Украины, глаза его засияли. Йохан вынес огромную книгу на немецком, она была про период жизни меннонитов на землях Российской империи. Там я нашла и Запорожскую Сечь, и даже фотографии с надписями на староукраинском. В Йохане открылось второе дыхание, и он приютил нас не как каких-то незнакомцев, а как своих дальних родственников. «Теперь здесь ваш дом», — сказал он нам.

В пять утра ещё не успевает встать солнце, а жизнь в Саламанке уже бурлит вовсю. Слышно, как оживает дом, как скрипят половицы, распахиваются настежь окна, хлопают двери. Кто-то уже подметает пол, печёт хлеб и пироги, таскает корм для кур и гусей, запрягает лошадей.

В 5:30 вся семья собирается за огромным продолговатым столом на завтрак. Магда, хозяйка дома, заваривает кофе и разливает его по небольшим щербатым чашкам. На большом блюде гора нарезанного ломтями ещё горячего хлеба. Как же он пахнет, этот хлеб, когда его, чуть обожжённый с краёв, вынимают из печи. Там же рядом кипятят для кофе только что надоенное молоко. Рядом с хлебом в небольшой миске томятся шарики чуть желтоватого домашнего масла. В ажурных вазочках клубничный джем. Перед приёмом пищи и после обязательно нужно помолиться, произнести благодарственную речь за еду и хорошую жизнь.

К шести утра трое сыновей и две старших дочери Йохана, который и приютил нас у себя, уже отправляются на работу. Сыновья на конной повозке едут собирать зерно, дочери занимаются овощами в огороде. Самый младший мальчик, десяти лет отроду, и его семилетняя сестра идут пешком в школу. 

Дети здесь учатся в основном только тому, что может пригодиться им для ведения хозяйства: считать, читать и писать на немецком, а также много времени уделяют изучению Библии. География, литература, биология, физика и химия — всё это считается совершенно ненужным в жизни меннонита. Обучение для девочек начинается в шесть лет, а для мальчиков — в семь. Связано это с тем, что по местным законам девочки должны окончить школу до наступления первых месячных. По сути, занятия в школе идут только в летние и зимние месяцы, всю весну и осень у детей каникулы, чтобы могли помогать родителям сажать и собирать урожай. 

У меннонитов есть чётко выделенная каста «умников», которые смогли на должном уровне освоить умножение и деление, а также выучили на слух испанский или английский. Писать и читать даже на немецком умеют далеко не все. Эти люди обычно ведут все торговые дела с внешним миром, на их плечи ложится обязанность переговоров и налаживание новых экономических связей с мексиканскими рынками, куда они поставляют свою фермерскую продукцию. Основная масса меннонитов, к большому сожалению, иногда даже отказывается от школы ради работы на полях. Такие прогульщики очень боятся людей извне и даже убегают, когда видят какой-то интерес к ним, а тем более камеру.

После завтрака Магда принимается за стирку вещей, а мне достаётся мытьё посуды. Водопровода в доме нет, поэтому всё приходится делать по старинке. Сперва набираешь из бочки воду в вёдра, потом переливаешь её в тазы. В одном из них посуда моется с мылом, во втором ополаскивается, в третьем с самой чистой водой посуду промывают ещё раз. Потом всё нужно протереть полотенцем и поставить обратно в шкаф. В 11 утра будет второй завтрак, в два часа дня обед, в шесть — ужин. После каждого приема пищи водные процедуры повторяются. По моим прикидкам, у обычной женщины здесь уходит минимум полтора часа в день только на мытьё посуды. По такому же принципу Магда стирает вещи. Сперва трёт их с мылом в одном тазу, потом дважды ополаскивает.

К часу дня у меня уже, кажется, защемило шею, я еле разгибаю спину и волочу ноги. Кожа на руках огрубела в момент. И это мы ещё не закончили уборку в доме. Магда же больше напоминает шестирукого Шиву: трёт, моет, стирает, подметает, готовит, выносит мусор, что-то зашивает, кормит животных, поливает цветы. У неё муж, семеро детей и огромное хозяйство — раскисать некогда. Я же уже чувствую себя несчастной Золушкой и не знаю, куда деться от вездесущей хозяйки дома и её новых указаний. Когда на пороге появляется Йохан, чтобы забрать обед и отвезти его сыновьям на работу, я воспринимаю это как ключ к спасению.

Мы складываем в повозку хлеб, кастрюлю с тушёной фасолью, отварной картофель с маслом и зеленью, солёные огурцы и толстые свиные сосиски. Всё это выглядит просто умопомрачительно, и я в который раз поражаюсь тому, как, даже живя в мексиканских дебрях почти 100 лет, меннониты продолжают готовить типично немецкие блюда. Здешняя еда очень радует Дениса, который уже успел отравиться тако и страдал от острых мексиканских блюд.

На поле Йохан показывает мне, как комбайн срезает уже созревшие колоски зерна и высыпает в трактор, который потом отвезет их на завод, где зерно взвешивают, сортируют и засыпают на хранение в огромные ёмкости. Всё как у нас в селе, ничего особенного. Только трактор почему-то с железными колесами. Сын Йохана Питер постоянно жалуется, что на них очень сложно ездить. А все страдания для того, чтобы трактор не использовался как транспортное средство и на нём нельзя было выехать в город.

Питер сказал мне, что встречается с девушкой, семья которой совсем недавно переехала в Саламанку из канадской коммуны. Поэтому Ева прекрасно говорит по-английски, а значит, я смогу больше узнать о местных реалиях. Но надо подождать. До свадьбы все встречи между молодыми строго регламентированы. Только парень может навещать девушку, и только в определённые дни недели. Пара всегда находится под присмотром, оставаться наедине запрещено. Влюблённые могут проезжать на повозках мимо домов друг друга и светить в окно фонариком. Это считается здесь чем-то вроде эсэмэски. Иногда, если парочке повезло и дома никого нет, то девушка открывает окно спальни и таким образом подаёт сигнал. Кавалер пробирается в дом, и — о чудо — они даже могут пообниматься полчасика, вздрагивая от каждого шороха. До брака девственность здесь обязательна как для девушек, так и для юношей. Жениться можно в 18 лет после обряда крещения. А вот разводы запрещены, потому что слово, данное Богу, священно. 

На протяжении многих поколений меннониты вступают в брак только с единоверцами, из-за чего образуют генетически закрытую популяцию, нетипичную для современного мира. Из-за близкородственных браков внутри относительно небольшой коммуны (в Саламанке проживает около 13 тысяч человек) всё чаще проявляются определённые наследственные признаки, а иногда и наследственные заболевания. В основном все семьи меннонитов многодетны. В среднем это пять-семь детей, но иногда доходит и до 20. Благодаря такой высокой рождаемости и низкой младенческой смертности меннониты считаются одной из самых быстрорастущих групп населения в мире. Они не используют никакие формы контрацепции, категорически против абортов и отвергают использование превентивных генетических тестов перед вступлением в брак и генетического обследования нерождённых детей для выявления генетических расстройств. В принципе, любая болезнь здесь воспринимается как Gottes Wille — воля Божья, поэтому основным лекарством служит молитва.

Йохан обещал показать семью, которая производит знаменитый меннонитский «свежий» сыр. Это семейство занимается ещё и разведением кур. На подворье стоит жуткая вонь и безостановочное квохтанье. По клеткам распихано около тысячи птиц. Каждый день они продают сотни яиц, вымыв перед этим каждое и вложив в лотки.

Процесс получения сыра начинается с дойки коров, потом нагревают около 40 литров молока, добавляют специальные бактерии, это всё разделяется на сыровотку и творожную смесь, в которую добавляют соль, помещают в ёмкость и ставят под пресс на восемь часов. Как по мне, сыр на вкус немного резиновый при сжатии зубов, но Денису понравился, он сказал, его мама так же готовит и он снова почувствовал себя как дома. Мне больше по душе творог, но они о нём ничего не знают.

Нас пригласили на ужин, когда подойдёт сыр и второй раз подоят коров. Мы как раз хотели снять готовку на кухне и сочли это удачным поводом. На ужин хозяйка с дочерьми делали домашнюю лапшу с куриным бульоном. Сыра получилось в результате шесть килограммов, которые разрезали на примерно одинаковые куски по 200–300 грамм и завернули в целлофан, на котором написали цену.

Когда все усаживаются за стол ужинать, Йохан, видя, с каким любопытством я рассматриваю снедь на столе, говорит:

— У нас считается, что женщина готова выходить замуж, если умеет печь хлеб, а мужчина — если может заколоть свинью.

— А у нас женщина должна уметь варить борщ.

— Борщ?! У нас тоже есть такое блюдо, ещё от наших предков дошло.

— Да ладно, прям настоящий украинский борщ с часныком?

— «Часнык», — тянет Йохан за мной, — мы тоже так называем этот овощ.

Оказывается, на старонемецком языке слово «чеснок» звучит точно так же, как и на украинском. В итоге договорились, что в воскресение на ужин я подготовлю борщ и голубцы, а то одного супа мало как-то. А они позовут всех своих. 

К девяти вечера мы возвращаемся домой. За день я передела столько, сколько обычно не успевала и за неделю. Как ни странно, я ни разу не вспомнила о телефоне, не тосковала по Facebook, YouTube и любимым сериалам. День тянулся целую вечность и в то же время был таким насыщенным, что не был в тягость. Я падаю на своё жёсткое ложе без сил и вырубаюсь за секунду.

Дела духовные

Дни летят один за другим, все похожие, как братья-близнецы. Ранний подъём, молитвы и очень много физической работы. Наконец, наступает воскресенье.

Все наряжаются по-особому: мужчины надевают рубахи всех оттенков синего или чёрного, а женщины — тёмные платья, ткань в основном в неприметный цветок. Волосы прикрыты чёрной тканью, разделены на пробор, косы туго заплетены в колоски, девушкам не пристало прихорашиваться, но для каждой из них поездка в церковь сродни светскому рауту.

Меня тоже разодели, чтобы была похожа на меннонитку, хоть я и так похожа, а в одеянии прям не отличить. Из-за тату на видном месте на ноге мне пришлось натянуть тугие колготы, чтоб никто ничего не заметил, а то были бы проблемы. Денис в церковь не пойдёт, он убеждённый атеист. Он снова носит шорты и не вынимает свою серёжку из уха, да и в церковь «не своим» вообще нельзя, а с камерой и подавно. 

В восемь утра мы выезжаем. Это зрелище я наверняка запомню на всю жизнь. Со всей Саламанки, отовсюду по дорогам мчат запряжённые лошадьми колесницы, в которых чинно сидят одинаково одетые мужчины и дамы в длинных платьях и шляпах с лентами. Колесниц море, у церкви сложно уже найти место, чтобы оставить нашу повозку. Вокруг неё во множестве стоят деревянные столбы, чтобы привязывать лошадей. Такого я не видела никогда. Заходим внутрь. Церковь больше напоминает одноэтажный склад серого цвета с окнами со всех сторон и местом для священника. Все вешают головные уборы на крючки на потолочной балке. Мужчины и женщины не сидят вместе, а занимают каждый свою половину зала. Почти у всех в руках Библии. Пастырь долго читает проповеди, а потом все начинают петь. Я стараюсь синхронно открывать рот, чтобы не выпадать из общей массы. Женщины поют с особой страстью и рвением.

Вижу из окна, как с Денисом ведут разговор, так как он снимал слишком близко к окнам, пришлось стать за границу с конными повозками. Во время чтения можно выйти на улицу в туалет, отдельно женский и мужской. Когда всё заканчивается, люди падают на колени, после чего выходят из церкви. 

Йохан подводит меня к Якобу. Он работает в церкви как сборщик пожертвований. Собирает деньги у прихожан и раздаёт их на нужды малоимущим. Мы долго беседуем о религии. Оказалось, что слушать музыку, играть, рисовать и делать что-то творческое — это прихоть глаз и ушей. Сознательно человек в этом не нуждается, это всё искушения, которые тревожат чувства. Это считается неуважением к Богу, за такое в рай не попадёшь.

Поэтому тут не услышишь ни единого звука музыки, не увидишь ни одного детского рисунка в доме. Никто ярко не одевается, не играет в футбол и не делает физкультуру, даже плавать нельзя. Можно, конечно, рискнуть, но об этом обязательно узнают, потому что тут, как ни странно, очень развита система доносов. Все исповедуются священнику не только в собственных грехах. И тогда уже провинившегося вызывают на ковёр в церковь для вразумительной беседы. 

Один из соседей Йохана рассказывал мне, что его жена болеет и ей полезно плавать. Когда они с семьёй ездили на пляж, по возвращению их ждал священник для разговора, почему так, если это запрещено. Тот человек тоже не особо понимает, к чему такие строгие запреты, если это нужно для здоровья и его жене от этого легче.

Мне было интересно, почему нельзя передвигаться на велосипедах, мотора ведь нету и медленней машины. Оказалось, тут просто не хотят вводить чего-то нового, так как это может перерасти в тенденцию, когда люди будут стремиться к благам современного общества. Сегодня велосипед, завтра скейт, потом скутер и ещё телефон мне разрешите. Поэтому в общине принято просто ничего больше не разрешать ещё со времени основания. Изменения принимают крайне редко и после согласования старейшин.

Якоб уверен, что главное в жизни — слушать родителей, чему они учат нас и чему учили их родители. Важно почитать семейные ценности, ведь они основа всего, что у нас есть. И передавать это всё своим детям, держа их в строгом порядке, так как дети считают себя умнее взрослых и всё делают против правил. 

В Саламанке существует большая проблема с подростками. Так как их община находится всего в восьми километрах от города, молодые ездят туда в свободное время и позволяют себе пиво и даже наркотики. Недавно поймали меннонита на границе между Канадой и Штатами с четырьмя килограммами кокаина, которые он вёз из Мексики. Возможно, картель заметил лояльное отношение к персонам из общины, к религиозным, наивным и безобидным фермерам. На границе таких почти не проверяют, вот и логически выстроили схему контрабанды. Один из них не справился, показали по всем новостям. В машине с ним была жена и четверо малолетних детей — такое прикрытие. Нужно было ехать на повозке, было бы убедительней. 

В случае нарушения правил детей, конечно же, наказывают. Иногда хватает нравоучительной беседы и дополнительных молитв, иногда надо переписывать Библию, иногда же упрямцев секут розгами.

Тут Питер приглашает нас встретиться с его девушкой Евой. В воскресенье им разрешено видеться после заката, поэтому мы едем за ним и подходим к дому, ждёт, когда Ева ответит на «СМС» фонариком и выйдет во двор. В гости может ходить только парень, девушкам же стыдно появляться перед родителями возлюбленного.

Ей 17 лет, с веснушками, красиво улыбается и выглядит образованной. Так и оказалось, Ева почти окончила английскую школу, не доучилась два года, когда её семья переехала сюда. Тут в её возрасте дети давно уже не учатся, есть только работа на дому. Её она не очень любит, ведь нет даже кранов с водой, что очень осложняет любую уборку и мытьё. Ева очень скучает по Канаде, там была развитая, современная коммуна и школа, в которой учились и обычные дети тоже. Она слушала музыку, играла с другими ребятами, занималась разными видами спорта. Ева понимает, что в хоккей ей уже вряд ли поиграть и о коньках стоит забыть, но ей они очень нравилось. Даже волосы она могла распускать свободно. Здесь же каждую среду и субботу девушки должны заплетать тугие колоски и покрывать волосы чёрным фатином. От регулярных плетений они у неё начали выпадать. Так, наверно, красота сводится на нет, чтобы не было конкуренции по качеству и количеству волос. Да и стиль платьев тут более строгий, чем в Канаде. Мне стало жаль Еву, она хоть и говорит, что тут свои плюсы, но я понимаю, что это как уехать на затяжные каникулы к бабушке в село. Хотя в наших сёлах всегда можно было отыскать таких же страдальцев и вместе дебоширить, а после лета вернуться домой. Для Евы же это, скорее всего, на всю жизнь. 

Напоследок она вдруг показывает мне свою старую школьную тетрадь ещё с канадских времён. Ей очень не хватает учёбы, она сама часто открывает старые учебники, что-то пишет и рисует, говорит, не хочет забыть, как это — уметь писать и думать. Хотя ей это в домашних заботах совершенно не нужно. 

Тем временем в доме Йохана уже собрались гости на обещанный мной борщ. Они общаются, смеются, действительно радуются этому дню как отпуску. Это ведь их единственный законный выходной. Когда можно делать что-то для души. Я усиленно пыталась узнать, есть ли что-то, что им нравится делать помимо работы и что приносит удовольствие. Хозяин крепко уверен в том, что работа на земле — его единственный источник эндорфинов, но Питер признался-таки, что любит лошадей и в свободное время даже устраивает скачки, но только вокруг своего дома. Денис попросил его показать своё увлечение на камеру, и мы чуть ли не впервые увидели, как всё его лицо озаряет счастье.

Я уже всё подготовила к приготовлению борща, купила ещё вчера нужные продукты, потому что сегодня все магазины закрыты. Да, у них есть пара магазинчиков-киосков с овощами, бананами и консервами, есть магазин с одеждой, так что при желании можно сразу заделаться меннонитом. Свёклы нет, так что за ней пришлось ехать в город, и за мясом к голубцам тоже. Готовить на этой кухне одно удовольствие — огромная, два стола, куча посуды, хваталки, жаль только, крана нет.

Пока я готовлю, гостям, чтобы не скучали, вынесли игру. Я такую никогда не видела. Играют вчетвером на круглом деревянном поле с дыркой внутри. У каждого есть шайбочки, как в шашках, задача — попасть внутрь и выбить соперника. Очень забавно наблюдать, как играют взрослые своими огромными руками. Да, кстати, руки у них в полтора раза больше, чем у обычных людей. То ли это из-за ранней работы по хозяйству, то ли из-за смешения крови.

Никто из женщин не спрашивал, нужна ли мне помощь, в готовке мне ассистировал только Денис. У них это не принято. Все очень удивлялись, что мне помогает мужчина. Нам даже нельзя было близко стоять друг к другу, всегда спрашивали, женаты ли мы. Денис уже предлагал отвечать положительно, чтобы перестали допрашивать. 

Прошло часа три, и я закончила. Периодически приходили и уходили гости, всем меня показывали, мои глаза и волосы сразу давали им понять, что я одна из них, ещё и работаю на кухне. К ужину насобиралось человек 20, но опыт групповой кормёжки у меня есть, так что борща и голубцов было достаточно. Как они его поглощали — видела бы это моя бабушка. Кто-то наливал себе по три тарелки. Я была рада.