«И всё перевернулось»: Монологи российских трансгендеров

Даже в странах, где не существует законов о запрете гей-пропаганды, а на центральных улицах регулярно проводят прайды, трансгендеры по большей части до сих пор остаются за гранью «нормы». Тем, кто считает эту проблематику надуманной, можно посоветовать изучить статистику по физическому насилию против трансгендеров и количеству попыток суицида - в обоих случаях это рекордные среди всех групп населения цифры. Рекордные для США - страны, в которой кампания по борьбе за право пользоваться общественным туалетом не по паспорту стала скандалом национального масштаба.

В России, нетрудно догадаться, дела обстоят ещё хуже. Здесь статистику никто не ведёт, а единственный выход для человека, который осознал, что родился не в своём теле, — попытаться воспользоваться законодательной лазейкой, выиграть у психиатров в лотерею единственно годный диагноз и убедить сотрудников ЗАГСа в том, что его внешность радикально не соответствует фотографии в паспорте. Об этих и других аспектах жизни в России мы поговорили с людьми, решившимися на гендерный переход.

Фото: Андрей Носков, личный архив героев
АССИСТЕНТ: Игнат Лисицкий

У меня очень хорошие родители, но они достаточно авторитарны, поэтому до 17 лет я жила в атмосфере гиперопеки. Это не очень хорошо сказывалось на свободе воли. До 10–11-го класса меня не интересовали люди как половые партнёры, мне было всё равно, кто я и что я. Началась история в 17 лет. Жизнь моя была похожа на рельсы: сперва я учусь в школе, потом в университете, потом нахожу замечательную работу, женюсь, и у меня всё как у родителей, потому что они идеальны и у них нет ни одного изъяна. Я начала предпринимать попытки найти себе пару, потому что у всех есть, а у меня нет. Первая попытка через пару месяцев закончилась фразой «Ты какой-то немужественный, силу не проявляешь, неинтересно». После этого случая я подошла к вопросу, подготовившись: взяла все гендерные стереотипы, которые только возможны, и начала отыгрывать гипермаскулинность. Страшно вспомнить: мне это не нравилось, но я знала, что так надо. Получалось у меня довольно плохо, я всё меньше и меньше видела в этом смысл. 

В 18–19 я встретила человека, который помог мне взглянуть со стороны на систему, в которой я жила. Произошёл выход из той рельсовой парадигмы. К тому же, отыгрывая гипермаскулинную модель, я поняла, что она мне абсолютно не подходит. Начали закрадываться подозрения: неужели я из «этих»? Я ничего не знала тогда, поэтому стало очень-очень страшно. 

У меня не было никогда никакого ощущения себя мужчиной, женщиной. Мне было известно несколько вещей: моя внешность мне однозначно не нравится, а социальные стереотипы гендерных ролей мне кажутся совершенно дурными и надуманными. Тогда у меня не было терминологии вроде слова «гендер», мне было невозможно этим оперировать, и всё, что происходило в моей голове, можно назвать термином «ангст» — беспричинная тревога и страх, смешанный с неуверенностью. 

Я начала искать информацию в стиле Чебурашки, когда он сидел, обложившись книгами, и пытался понять, что же он такое, и находил там чебуреки и Чебоксары. Я обнаружила, что существуют бинарные транссексуалы, которые переезжают либо в одну, либо в другую сторону. Это всё очень трудно, опасно, и я испугалась во второй раз: передо мной возникла абстрактная чудовищная опасность, риск жизни и никакой конкретики. Речь шла о хирургических операциях. Я тогда не понимала, что такое гормональная терапия и как это происходит — всё просто выглядело как чудовищная опасность. Суммарно на сбор информации я потратила три года. 

Сказать родителям — самая страшная вещь. Я знала, что родители меня любят и поддерживают, но я потратила год на написание программы, где анимированный человечек в стиле RPG-игр ведёт с пользователем диалог и может ответить на все технические, юридические и личные вопросы. За год программа была написана, вылизана, отлажена. Но предугадать совершенно все вопросы я не могла — всё равно потребуется разговор. Программа была отложена в ящик. Вся эта годовая работа — это продукт исключительно моего страха, но таким образом я прорабатывала этот страх. Одновременно с этим был план Б: я знала, что родители за меня переживают и в недостатке информации ищут какие-либо зацепки про мою жизнь. Я маленькими-маленькими кусочками сливала намёки, которые несомненно попали в цель. Как стало известно после, отец был в курсе примерно за полгода до разговора, он ужасно перепугался, но на его счастье в его окружении был знакомый транс-мужчина, к которому он пристал и мурыжил не меньше месяца, после чего успокоился и был готов к новостям. Наш с ним разговор прошёл спокойно, после чего мы с ним вместе пошли к маме. Она перенесла это тяжело, но не потому, что она была против, а потому что ей тоже было страшно. Потому что речь шла о вещах, которые никогда не попадали в поле зрения, они неизвестны, потому опасны. 

Я сказала родителям, что чувствую себя женщиной, что мне это всё нужно совершенно позарез, но на самом деле это не совсем правда. Потому что я не чувствую себя женщиной, так же как не чувствую себя мужчиной. Я определяю себя как квир, но мой прошлый облик доставлял мне достаточное количество дискомфорта, чтобы влезть в этот юридический ад, во все эти риски со здоровьем, социальные риски. Я готова всё это положить на изменение внешности, это правда. Однако если подходить к вопросу с головой, то получается значительно легче и безболезненнее, чем во многих печальных историях. Меня спасло то, что я потратила три года на сбор информации и досконально изучила юридическую процедуру смены документов, все физиологические моменты. Если бы у меня не было этих знаний и я начала гормональную терапию раньше, то я могла бы наделать глупостей, подорвать здоровье, что закрыло бы мне возможность перехода в принципе. Посаженные почки или ещё что-нибудь в этом духе, передозировка, тяжёлые эндокринные заболевания гарантировали бы мне продолжительное лечение и никакого перехода. 

Через два месяца после объявления о трансгендерности я начала заместительную гормональную терапию (ЗГТ), которая длится уже год, раз в два месяца — консультация. Что касается хирургических операций, я вижу в них смысл исключительно для профилактики онкологии, потому что отключённые половые органы, как, в принципе, и любые отключённые органы, онкогенны, поскольку клетки, которые не понимают, что им делать, начинают буйствовать. Это распространённое заболевание у транс-людей. Поэтому на длительных сроках ЗГТ имеет смысл делать орхиэктомию (удаление яичек), даже если вид половых органов не вызывает страдания — например, как в моём случае. Это совершенно рядовая операция, и я собираюсь её пройти через два-три года здесь, в России. Просто удаление, никакой вагинопластики. К слову, даже ведущими врачами Таиланда и Америки пластика делается не хорошо по целой уйме параметров: это очень опасно в плане осложнений после операции, это не очень функционально в смысле перцепции. Вдобавок присутствует необходимость повышенного и очень строгого ухода за гениталиями, которые непонятно зачем. Это имеет смысл только для тех, кто испытывает стойкое отвращение к своим половым органам, кому это очень и очень необходимо. Ещё это очень дорого и получается раз на раз. 

Родителям сейчас стало спокойнее, они были взволнованы, когда я решила не менять документы в связи со свадьбой (в марте 2016 года Соня вышла замуж за Рэя, это был первый громкий брак, заключённый транс-людьми в России. — Прим. ред.). Для меня это было очень важно. Мало того, родители понимают, что завтра может произойти что угодно, мы сделаем ещё какую-нибудь акцию, нам нужно будет уезжать из страны, и в этом случае брак очень нам поможет — он очень помогает при эмиграции и запросе на убежище. Ну и прочие юридические вещи: например, мне бы не хотелось свидетельствовать в суде против де-факто жены, и именно брак может позволить мне этого избежать. Поэтому я отказалась от смены документов. Если я их сменю, брак перестанет существовать и юридические гарантии пропадут. Мне бы хотелось их оставить. В мирное время, когда мы не будем без пяти минут уголовниками или беженцами, я смогу решиться на смену документов. Сейчас — нет. Сегодня — война. 

У меня с детства были заморочки. Когда мне было три года, у меня был придуманный персонаж-инопланетянин, и я менялся с ним телами. Однажды я заявил родителям и сестре, что всё, мы уже не можем обратно, я марсианин навсегда. Это был мужской персонаж, и он мне был гораздо ближе, чем то, что было дано от природы. Я много думал: «Почему девочка? Это же вообще мне не подходит. Ну, зато девочки хотя бы красивые». 

В школе мне в ноги втыкали карандаши, били стульями, книжками, поэтому я дрался в ответ, зверски. Меня не считали ни мальчиком, ни девочкой. Половое развитие я перенёс с трудом, было очень плохо. Однажды я пытался вжиться в женскую роль, натырил у сестры шмоток красивых и где-то месяц пробыл в этом образе. Мне так не понравилось!

Я долго себя искал, что мне делать со своей жизнью и с этим всем. Почему я настолько не вписываюсь во всё, что я вижу? Мне было 16, и я встретил людей, которые тоже были какие-то гендерно некомформные, среди них были трансгендеры. И у меня какой-то кусок мозаики встал на своё место. После это вклинилось куда надо, и я такой: вот оно! Буквально сразу я начал называть себя в мужском роде, и это так и осталось. Это была тусовка неформальщиков, анимешников, рокеров, панков, вот это всё. Я просто увидел людей, напоминающих меня. 

Я не знал, что коррекция пола возможна. Думал, что это делают где-то там, в Америке, в Европе за громадные деньги, которые я никогда не смогу достать. Всё, это капец, жизни моей кранты, жить теперь в изоляции полной? Только общаться с теми людьми, которые меня принимают. Постепенно я пришёл к затворничеству. Я сидел дома, бесконечно бухал, потому что мне было очень плохо. Но однажды появился человек, который рассказал мне про переход, про то, что операции стоят доступных денег, про исаевскую комиссию. И всё перевернулось. 

Мне было 22, справку на гормоны я получил в 23–24. Ещё пару лет я подождал, потому что не хотел колоть гормоны как попало, а врачи, которые на этом специализируются, очень дорогие. Меня все уговаривали колоть как попало, просто высчитывать дозу от балды, я не хотел так губить свой организм. Я не очень забочусь о здоровье, но в этом плане забочусь. Слишком важно для меня. И вот я накопил на врачей, сдал все анализы и с этой пачкой ампул летел домой счастливый до невероятности. Вот уже два года я на гормонах. 

После некоторых операций можно поменять паспорт. Юридически это норм, но в законе огромная дырка. Минздрав с 1993 года обещает выпустить форму документа, который нужен для ЗАГСа, чтобы менять паспорт. Он этого ни фига не сделал, и что делает ЗАГС в 99% случаев? Говорит: а мы ничего не знаем, валите в суд. Приходится судиться. Суды в основном выигрываются, и ты можешь получить новый паспорт с правильным полом, но в любом случае это всё долгосрочный геморрой.

Некоторым удаётся получить новые документы со справкой о пройденной гормональной коррекции, что я вскоре и попытаюсь сделать. Зачем мне этот паспорт дурацкий? Это палево постоянное, мне сигареты не продают без паспорта. Приходится всё время показывать, видеть в ответ эти вытянутые шеи и лица. Иногда везёт, если смотрят только на дату. Но некоторые замечают пол, и начинается лай. Ко мне часто пристают люди на улице, говоря: «А чё это у тебя серёжки, ты вообще пацан или девка? Если ты пацан, то почему у тебя накрашены ногти и крашеные волосы, пирсинг в ушах?» Идут, пристают, лезут. Конечно, уровень бестактности в обществе граничит с абсурдом, но именно для моей группы это что-то запредельное. Стоит хоть немного выглядеть иначе, обязательно прилипнут. 

Иногда идёт какой-нибудь человек с зелёным ирокезом и улыбается мне или кричит «Пис!», или «Анархия!», или что-нибудь типа того. Это весело. Бывало, я ходил с радужной лентой, но больше не хочу, потому что не хочется умереть где-нибудь в подворотне. В Москве опасно, а если в Подмосковье... Но бывали люди, которые видели меня с лентой и улыбались, показывали большие пальцы, говорили «Класс!». Но гораздо чаще её пытались сорвать, материли. Бывает, хватают за руки, толкают. Прямо вот бить на улице — не били. Били в школе, на акциях часто были потасовки, когда туда специально приходили бонхеды, гомофобы и всякие православные фанатики. На улицах не довелось столкнуться. 

Кстати, гораздо больше агрессии было до перехода. Докапывались часто, пытались зажать в углу, мне приходилось двигать по известному месту, давать в рожу, всё такое. Ну, стандартный сексизм. С этим сталкивается очень много женщин, обычная мизогиния. Если ты выглядишь как женщина — ты вещь, сексуальный объект. У всех, кто выглядит как женщина, были такие эпизоды по несколько раз в жизни, у всех моих друзей это было.

Я знал с детства. Детство у меня было самое обычное, пока я в детском саду не встретил девушку — первая любовь, и она отвечала взаимностью. Мне было шесть лет, но на мои попытки вести себя как рыцарь этой прекрасной дамы общество в лице воспитателей, моей бабушки, товарищей по группе отреагировало негативно. Была целая трагедия. Я начал понимать, что всё не так просто. 

Началась школа, возникла необходимость носить форму. Меня никто не мог заставить надеть юбку. Младшие классы прошли в ужасном аду, в период полового созревания тело начало развиваться по женскому типу, я пришёл в ужас, я должен был это остановить. Начал голодовки, чтобы прекратить месячные, они на время исчезли, но меня пытались от этой анорексии лечить — и всё возвращалось. Меня даже пытались лечить женскими гормонами.

Я рос с мамой, она врач, она всегда понимала, что со мной происходит, другое дело — она, наверное, не хотела сознаваться, что всё всерьёз, но тем не менее уважительно ко мне относилась, использовала гендерно нейтральные маркеры, называла меня, например, «заяц», а не «дочь». Однажды я понял, что мои протесты против насильственно присвоенного мне обществом женского маркера сильно её огорчают. Ради мамы я решил попытаться: пробовал носить юбки, встречаться с мальчиками, пробовал не быть собой. Ничего у меня, естественно, не получилось.

В 15 лет у меня появился новый друг в панковской тусовке. У него были схожие проблемы и интернет — диковинка по тем временам, а в интернете были форумы. На этих форумах мы постепенно собирали по крупицам информацию: форумы про FTM-переход, да и на MTF-сайтах тоже можно было что-то почерпнуть. Так я узнал о переходе. Тогда казалось, что переход — это страшно. Было много баек: например, что кости начнут отваливаться после удаления женской репродуктивки, что от гормонов быстро все быстро жиреют-лысеют, что люди, сделавшие переход, не живут долго. Но я однозначно придерживался мнения, что лучше я как человек пять лет проживу, чем всю жизнь в непонятном аду. 

В какой-то момент пришла твёрдая уверенность, что я буду делать переход. Я поставил маму перед фактом, были истерики, угрозы, но в конце концов она поняла, что это мой путь и я его должен пройти до конца. Она меня поддержала. 

Из Барнаула я переехал сюда. Москва мальчику из провинции казалась сказочным городом, где меньше гомофобов и трансфобов, где ты сможешь говорить о себе в желаемом роде и быть собой — сразу, несмотря на старые документы, на отсутствие физиологических изменений. Так не получилось. Я сначала пытался устроиться на работу, мне указывали на дверь. Потом попытался устроиться на работу без документов — разгружал машины с книгами, сутки через трое по ночам таскал фуры с биологическими мужиками. Работа была не для меня, но зато я мог говорить о себе в желаемом роде. Думаю, что они догадывались, но относились с уважением: не было ни дискриминации, ни домогательств. Через несколько месяцев организм пришёл в ужас, и я устроился под женским именем продавцом в ЦУМ, а позже стал визуальным мерчандайзером. Мои странности все видели, но хорошо ко мне относились, и всё-таки там невозможно было сделать переход, достаточно жёсткая была атмосфера.

Сейчас я работаю в другой организации, куда устроился тоже под женским именем, но постепенно начал выходить из тени. Рассказал о себе руководителю, некоторым коллегам, готовил почву. К моменту перехода все знали, что у них работает трансгендерный человек. Мне очень сильно помогли: я перешёл, не потеряв работу, оплатил кредит, и наш HR-менеджер сделала мне бейджик на нормальное имя. Она даже помогла мне составить официальное письмо о том, в каком гендере ко мне теперь следует обращаться. Но ситуация изменилась. Не знаю, с чем это связано, полагаю, я кого-то не устраиваю, к тому же у нас поменялось руководство, и теперь пришёл и мой черед пополнить ряды трансгендеров, пострадавших от трудовой дискриминации. Формальная причина увольнения — сокращение штата.

Переход проходил следующим образом. Я отправился в Петербург, где после наблюдения комиссия из трёх врачей дала мне разрешение на физический переход, гормоны и операцию. Операцию я делал в Туле, там есть ведомственная железнодорожная больница, где делают операции, необходимые FTM-трансгендерам. Взял кредит, договорился. Тула — это бюджетный вариант для России, моя двойная операция вышла в 120 тысяч. Для сравнения: в Петербурге только верхняя операция без стационара стоит 120 тысяч. Фаллопластику я ещё не делал, но собираюсь, конечно. Лучше её делать не в России, а в Таиланде, например, там это стоит порядка полутора миллионов.

Меня напрягает, что у меня старые документы. Я прописан в Барнауле и документы должен менять там. Я полгода ждал реакцию ЗАГСа, он меня сперва отправлял в Минюст, чтобы я привёз справку о том, что не существует единой формы справки, потом — в комиссию по установлению инвалидности, но я отказался. В феврале они дали официальный отказ на смену документов, я отнёс его в суд, который должен был разрешить смену документов, но он, как и ЗАГС, выдал отказ.

А как мужчина может жить с женскими документами? У меня постоянно с этим проблемы. По работе я часто езжу в регионы. Порой с поезда пытаются ссадить, мол, не ваши документы. Купить сигареты — целая проблема, потому что начинается «идите отсюда, пока мы не вызвали полицию и не начали допытываться, откуда у вас вообще чужие документы». Приходится включать активиста, рассказывать, что существуют трансгендерные люди, трясти справкой. Чаще прислушиваются, но ситуации бывают разные.

Меня дважды избивали до больницы, оба случая были до перехода. В 19 лет меня просто поймали четверо гопников, которые пытались приставать как к девушке, а когда я сказал, что я парень, ответили: «Раз парень, то получай как парень». Сотрясение мозга, синее лицо, два месяца лежал в больнице. Другой случай был уже в Москве: в мужском туалете меня поймали двое гостей с юга, избили, попал в институт Склифосовского. Но после перехода я стал внимательнее относиться к себе, уже не кидаюсь в драку, когда можно уйти от физического конфликта, предпочитаю от него уйти — я всё-таки не Шварценеггер. Да, провокации происходят регулярно, более жёсткие или менее жёсткие, бывает просто неприятное любопытство. Например, однажды я отправился в ТЦ в туалет, и за мной шла делегация посмотреть, в какой туалет я пойду. Конечно, это очень напрягает. 

Сейчас, после перехода, я не чувствую себя безопаснее. Потому что до перехода я всё-таки выглядел неоднозначно, ни мальчик, ни девочка. Как известно, к девушкам отношение лояльнее. Те люди, которые хотели наехать, наезжали не всегда, потому что у них была задняя думка «а вдруг это девушка». Это оскорбительно, конечно, но это отчасти меня страховало. А сейчас постоянно происходят случаи агрессии, вербальной или физической. Потому что я стал выглядеть более мужественно и потому что меня иногда принимают за представителя нетрадиционной сексуальной ориентации. 

Я принимаю участие в группах поддержки, я организовывал тренинги и лекции, участвую во всех активистских штуках, в которых только могу. Работаю в организации по борьбе со СПИДом и в «Свободной психологии», это волонтёрство. Последний тренинг, на котором я был, проходил в Екатеринбурге — «Адвокация прав трансгендерных людей», там рассказывали про гранты, объясняли, каким образом можно организовывать мероприятия, группы взаимопомощи, где найти финансирование. Эти знания помогут мне в будущем.

Родителям я призналась в 13 лет, что я нетрадиционной сексуальной ориентации, потом со временем сказала, что я ТС (транссексуал. — Прим. ред.) и что хочу коррекцию пола сделать. Для матери это был полностью удар, мы с ней постоянно дрались, ругались, и с 14 лет я жила отдельно. Мы с матерью до сих пор пока не в ладах. 

Однажды друзья мне рассказали, что у нас в Архангельске есть сообщество по защите прав ЛГБТ. Чуть позже у нас открылся клуб, куда я стала ходить. Кстати, на него никто не нападает, потому что там всё согласовано — все сказали, что лучше пусть такие, как мы, тусуются в одном месте, чем по разным местам. 

Мне было 16 лет, когда я начала расспрашивать у ЛГБТ-защитников, психологов и врачей, которые с ЛГБТ-сообществом работали, что и как делать. Я влилась в комьюнити, нашла общий язык с ТС. Познакомилась с Евой Королевой, она полностью сидит на гормонах. Она себе ничего делать не хочет, у неё на гормонах выросла своя грудь третьего размера, говорит, что добилась, чего хотела. Ева мне посоветовала гормоны, и я начала пить дешёвые заменители, которые можно достать в любой аптеке.

Дальше начало меняться тело. Начались перепады настроения, стала болеть грудь, молочная железа начала надуваться. Тело начало перестраиваться по женскому типу: начали выделяться талия, ягодицы, ноги, грудь. Лицо начало округляться. Это, конечно, все замечали, спрашивали — например, преподаватели в школе. Я говорила как есть: я принимаю гормоны и меняюсь, это моё право, я хочу. Реакция была разная, много кто от меня отвернулся сразу же: «это ненормально», «это вообще против природы», «ты с ума сошёл», «тебя надо положить в психушку». Но были и те, кто меня принял, и мы до сих пор с ними общаемся нормально, они меня поддерживают. 

В школу начали вызывать мать, спрашивать у неё, а она сама ничего не знала. Точнее, знала, но не хотела ничего говорить, потому что очень этого стеснялась. Даже когда я сейчас приезжаю в Архангельск и прихожу к ней домой, она постоянно говорит: «Быстро заходи, сейчас соседи увидят тебя, начнут меня расспрашивать». Она зависима от мнения других. Зато с отцом у нас хорошее общение, он меня понимает: «Ты мой ребёнок, я тебя буду поддерживать, каким бы ты ни был, я тебя не брошу». Так же меня и мачеха поддерживает, она со мной ходила по больницам в Архангельске, узнавала сама в интернете разные вопросы. 

В Архангельске нет ни специализированных клиник, ни специалистов. Поэтому я сперва прошла психический диспансер для несовершеннолетних, оттуда меня направили в Талаги — это клиника по душевнобольным. Там меня месяц проверяли, что со мной всё в порядке и нет наклонений и отклонений, что у меня всё идёт по женскому типу, а не шизофрения какая-нибудь. Мне дали заключение, что моё мышление на 66 % женское, на 34 % мужское и со временем женский тип будет только нарастать. 

Я отправилась в Питер к доктору Исаеву на обследование. Мне не дали нужную справку и попросили приехать через год, а за это время его прикрыли. Там я познакомилась с другими ТС. У них тоже всё было сложно, их никто не понимал, как и меня. Мало кого поддерживали близкие, у многих отвернулись друзья, как и у меня. Похожие истории. Всем так же трудно пробиться в жизни. 

Вернулась в Архангельск, увеличила дозировку гормонов, чтобы больше очертания [проявлялись]. По улице просто так было не пройти, потому что оборачивались и кричали вслед. Поначалу было тяжело, но со временем просто не обращаешь внимания. Это моя жизнь, я так хочу жить. Какая им разница? Если кричат, значит, у них нет своей жизни просто-напросто. Заметили зато, значит, я заметная личность! Значит, нужна кому-то в этой жизни. Посмеялась так про себя, и хорошо, весело, что кому-то доставила удовольствие, что кто-то тебе сказал что-то вслед. 

Я окончила десятый класс, перешла в колледж, уже выступала в клубе травести-артисткой под псевдонимом Леди Дивар. Принимала гормоны, училась, ходила на показы в парикмахерскую фирму «Эстель», выступала у них и как мужская, и как женская модель. Началась бурная жизнь. Стала забивать на колледж, приходила накрашенная, больше переходила в клубную жизнь. Травести-обстановка мне очень нравилась, я была в своей тарелке. 

Были и избиения. Редко, но метко. Я ещё училась в школе, шла на ЛГБТ-кинопоказ, была накрашена, не вызывающе, а просто, как девушка. Парни начали говорить: «О, пидор, пидор» — и за мной пошли. Сперва они кинули какую-то палку мне в спину, я ускорила шаг — может, отстанут уже. Но они догнали, взяли за плечо сзади и спросили: «И куда ты побежала?» Меня начинает трясти. «Чё это ты нас боишься? Ты нас очень сильно боишься?» Я не могу сказать ни слова. Сначала справа удар по щеке с кулака, я закрываюсь руками, меня бьют ногами, я поскальзываюсь. Зима, всё средь бела дня, но людей вокруг нет. Они начинают меня бить по спине. Меня спасла какая-то женщина, которая подошла и начала кричать, эти парни сбежали. Я дошла, хромая, до кинопоказа. ЛГБТ вызвали полицию, но я им сказала, что просто упала.

В Москве на нас с подругой напали на «Чистых прудах» в «Сабвее». Мы были накрашенные, как девушки выглядели, всё нормально. Сидела компания парней, они пили, потом подсели к нам, звали в клуб, а мы не знали, как от них отвязаться. Вдруг один парень смотрит: «А вы давно делали операции?» И тут нас с подругой затрясло. «Я учусь на врача и заметил, что у вас и кадык выпирает, и руки не как у девушек». Полный пипец начался. Его друг начал психовать: «Да вы трансы, да вы пидоры, да вы переодетые». Он вырвал у меня сначала клок волос, ударил меня по челюсти. Его друзья увели на улицу, но он вернулся один и начал ******* [бить] подругу по челюсти, колотить, меня ударил. Слава богу, там был народ, вернулись его друзья и оттащили его обратно на улицу. Мы тогда ничего не заявили — а толку заявлять-то?

Мне в Москве нравится, меня всё устраивает, тут хорошо. Нравится жизнь, суетливость, которой мне не хватало. Я привыкла торопиться, что я куда-то бегу, куда — сама не знаю. А тут все такие. Сейчас в Москве я выступаю в «Секрете» каждую среду, принимаю участие в конкурсе «Фабрика травести». Я работаю там на бесплатной основе, но если выиграю в конкурсе — будет премия. Когда руководство клуба заметит мои выступления по средам и скажет, что всё хорошо и народ меня любит, то, конечно, предложат работу. Буду работать, пока не заметят — так работают многие.

Сейчас я хочу накопить на те самые справки, чтобы пройти в Москве комиссию. Тебя наблюдают в течение месяца и дают заключение, с которым ты можешь пойти к эндокринологам и хирургам. После полной коррекции надо сидеть на гормонах, но тебе уже выписывают настоящие, а не те заменители, которые мы пьём без надзора врачей. Наши заменители вредные, у них много побочных эффектов, они вредят почкам, печени. Но меня это не пугает, потому что я хочу этого, я хочу добиться своей цели.

Я хочу сделать всё. Я хочу быть полностью девушкой. После вагинопластики чувствительность полностью сохраняется, потому что остаются все нервные окончания. Всё те же удовольствия, тот же самый оргазм будет получаться. Раньше я об этом много думала, ведь нужно к этому подготовиться морально. Ты засыпаешь с одним, а просыпаешься — там всё полностью внутри, торчат трубки, у тебя ноги раздвинуты и ты их не можешь сомкнуть, ещё три дня на спине лежишь с трубками, не двигаешься, чтобы там внутри всё привыкло. Ещё несколько недель ты живёшь в клинике, за тобой наблюдают, смотрят, как ты ходишь в туалет, правильно ли струя идёт, нету ли там воспалительных процессов, как идёт зарастание швов. Плюс адская боль после операции, будешь на обезболивающих сидеть какое-то время. Потом тебе дают брошюру, как правильно разрабатывать это: член ведь в это всё сразу вставить нельзя, поэтому тебе выдают специальный фаллоимитатор, которым нужно в течение полугода всё разрабатывать.