Большие идеи: Петер Слотердайк против цинизма и «сучьего смеха»

Если Славоя Жижека легко представить существующим в мире Кафки или даже Линча, то Петер Слотердайк органичнее всего вписывается в мир Филипа Дика и Дэвида Кроненберга, снимающих разницу между техникой и внутренним. Первый обладает талантом в одно касание открывать вторичность вещи по отношению к заполняемой ей пустоте. Талант второго противоположного свойства: видеть непрозрачность там, где, по версии первого, должна находиться пустота. 

Петер Слотердайк — немецкий профессор, преподаватель философии и медиатеории в Университете искусств и дизайна в Карлсруэ, где он и был рождён в 1947 году. Мама немка, папа голландец.

 Текст: Сергей Степанищев

Секс, Сократ, суфизм и 93 роллс-ройса

Обычно философы, будучи существами светскими, сторонятся как огня всего «духовного». И в первую очередь — при сравнительно нейтральном отношении и даже некотором интересе к авраамическим традициям, а также традициям Дальнего Востока — сторонятся они всего индийского. Петер Слотердайк является исключением из этого списка. В 1978-м он отправился в Индию, в Пуну, один из самых индустриализированных, грязных и загазованных городов этой страны, в ашрам одного из самых известных шарлатанов и авантюристов XX века, скандально известного — и очень популярного в России — Бхагавана Шри Раджниша, он же Ошо, чуть не севшего в Америке масемью годами позже в тюрьму за мошенничество, сексуальные излишества, наркотики, попытку обмануть иммиграционное законодательство и биологическую атаку на город Даллес, штат Орегон. 

Один из популярных ошоистских сайтов в статье, посвящённой взаимоотношениям его и немецкого мыслителя, с гордостью сообщает: «Бхагаван соединил секс с Сократом и суфизмом и умер обладателем 93 роллс-ройсов». В Пуне Слотердайк стал саньясином, получил второе, инициатическое имя — Дхьян Петер, провёл в ашраме два года, хотя сам утверждает, что пробыл там пять лет, но это невозможно, ведь в 1981 году Ошо улетел в США. Существует занимательное фото, на котором «суфий-индуист» в длинных одеждах в окружении натуральных «агентов Смитов» стоит рядом с молодым усатым немцем в костюме, деловито, как работник обкома, указывающим в камеру пальцем. Ни одной книги Ошо усатый немец не посвятил. Но никогда не переставал быть его последователем. И это придаёт образу мыслителя некоторый жутковатый ореол, ведь быть последователем Ошо — это почти то же самое, что быть поклонником Чарли Мэнсона или Сёко Асахары. Слотердайк называл и называет его «Витгенштейном от религии», человеком, осуществившим радикальную деконструкцию религиозных языковых игр. И в каком-то смысле он прав. Ведь Бхагаван не имел никаких специальных религиозных степеней: начинал как доктор философских наук, разъезжавший по Индии с публичными лекциями. Странно, что о связи двух этих хитрецов в России неизвестно почти никому.

Сучьи чувства в стеклянном доме

Слотердайк — философ, чрезвычайно популярный у себя на родине и почему-то почти совсем неизвестный в России (хотя два его уже не новых, но важнейших труда, «Критика цинического разума» и трёхтомник «Сферы», переведены на русский язык). То, что он не завоевал в России такой же популярности, что и словенский «материалистический теолог», странно. Потому что, пожалуй, в современном теоретическом письме (после смерти Жака Деррида) не найти третьего, после Слотердайка и Жижека, ирониста под стать первым двум.

Чтобы охарактеризовать станс Слотердайка (как и Жижека), можно использовать слова, при помощи которых сам он характеризует Деррида (чтобы отличить его от Лумана): тот-де всегда в своём развёрнутом не знающем границ гетеродоксальном и при этом чрезвычайно учтивом комментарии избирал для анализа самые отдалённые места теории, благодаря чему, несмотря на весь радикализм мыслителя, теория постоянно оказывалась на его стороне. Деконструктивист обеспечивал себе поддержку со стороны конструктивистской традиции, будучи более верным её адептом, чем менее образованные, чем он, конструктивисты. Этим Слотердайк объясняет огромное влияние, которое деконструкция завоевала в западном мире и его университете. Так и Слотердайк: в первую очередь он воплощает собой образец высокой европейской (немецкой) образованности — тексты и места в них, к которым он обращается, неочевидны, соответствия, на которые он обращает внимание, не лежат на поверхности. И при этом этот человек с усами и в пиджаке, выглядящий, мягко говоря, не очень современно, порой позволяет себе выкидывать отнюдь не считающиеся академическими коленца. Поэтому он нравится (и поэтому же не нравится) радикальным молодым интеллектуалам. 

Оказывается, что профессор — живой человек и может описывать «веймарское» состояние сознания как «сучье чувство» или в Германии, пережившей нацизм и развенчавшей Хайдеггера с его «технологией» и «машинным уничтожением людей», описывать цивилизации как своеобразные парники по выращиванию людей. Конечно, в определённом смысле и Слотердайк, и Жижек — наследники «Монти Пайтона», мастера убийственно серьёзных шуток. Основной ход такой теории в том, что теория, которую она рассматривает, рассматривается как остроумная в первую очередь. Или как смешная в случае, если она неостроумна. Уже на протяжении многих лет Слотердайк ведёт на немецком телевидении философское шоу «Сидя в стеклянном доме». Название происходит от немецкой поговорки, примерный перевод которой мог бы выглядеть так: «Сидя в стеклянном доме, не кидайте камни». Как и Жижек, страшный провокатор. Для подкрепления последнего утверждения можно вспомнить, что Слотердайк — единственный, с кем самый этичный и «коммуникативный» философ второй половины XX века Юрген Хабермас позволил себе поругаться и кого позволил себе обозвать фашистом.

«Я ходит»: плевральный шок и диалектика как шизологика подавления

Философская позиция Слотердайка (как и сильно отличающегося от него Джона Зерзана) восходит к негативной диалектике Теодора Адорно и Макса Хоркхаймера, ведущих представителей так называемой франкфуртской школы. Противоречивость этой позиции уже заключена в её названии. Потому что, с одной стороны, это диалектика, то есть гегельянство, стойка более чем классическая; с другой — это не просто диалектика, но диалектика «негативная», представляющая собой вывернутого наизнанку Гегеля. Именно наизнанку, в отличие от философии Маркса, ничего такого изуверского с Гегелем, кроме небольшой коррекции, не сделавшей, а, наоборот, оставившей всё почти без изменений (только брови сбрили).

Итак, развитие диалектической философии можно представить в виде трёх этапов: гегельянского, марксистского и негативного. Основная претензия, выдвигаемая третьим этапом первым двум, заключается в утверждении их «господской» и, следовательно, недостаточно диалектичной, сущности, которая выводится из их стремления к покою и целому. Вкратце: и первая, и вторая разновидность диалектического мышления стараются представить либо диалектику в качестве всего, либо всё в качестве диалектики. Отличие третьей в том, что она считает, что диалектика — это не всё, всё — не диалектика, а не всё — диалектика самая что ни на есть. 

Диалектика-2. Маркс. Всё — это обострение

Хорошо, с Гегелем понятно, но что не так с Марксом? Ведь он предлагает видеть на месте синтеза конфликт, антагонизм, классовое противоречие, раскол? Если есть идея, говорит Мао Цзэдун, единицу придётся поделить на два. Да, говорит Слотердайк, это так. Проблема не в том, что мир делится на два и представляет собой конфликт, а в том, что с точки зрения марксизма этот конфликт разрешим, стоит лишь занять в нём верную сторону. Таким образом, и Гегель, и Маркс считают, что диалектика — это всё и всё — диалектика, и даже не думают, что их взгляд может быть не верен. Оба — и гегельянец, и марксист — уверены. Если Гегель предлагает встать на сторону целого, то есть власти, то Маркс — на сторону части, то есть «другой власти», власти угнетённого, или осуществить диктатуру пролетариата. Пафос единства истины и партийности вырождается, по мнению Слотердайка, в бюрократические однопартийные системы марксистских диктатур, в которых часть воображает себя целым. Третья стадия диалектической традиции, к которой принадлежит Слотердайк, стремится продумать все импликации выражения «знание — сила», одухотворившего Просвещение. С одной стороны, знание, сердце Просвещения, уничтожает привилегии любых властей. Но, говорит Слотердайк, марксизм и социал-демократия заключают в себе наивный момент, представляющий знание безобидной инстанцией, неизбежно хорошей. Они недостаточно задумывались и задумываются о том, чем является знание о власти обладающего властью. Ницше, по его мнению, мысливший в то же время, что и осознающая себя социал-демократия, честнее и лучше, потому что признаёт в знании ту же самую власть, что и власть, которой обладает господствующий класс, лишь вернувшуюся к себе, избавившись от ненужных «диалектических» иллюзий (ведь Ницше, как известно, считал диалектику орудием слабых). 

Цинизм. Особый тип радости как итог этапов 1–2.

Осознание необязательности власти властвующих, её неестественности, приводит, по мнению Слотердайка, к совершенно особому типу веселья, которым определяется история ХХ века — цинизму, большей бесчувственности, чем бесчувственность непросвещённого. Цинизм, предстающий в качестве трезвого осознания положения вещей, думает он, — главная проблема современности, позволяющая разуму действовать подло и соглашательски именно в силу своей разумности. Цинизм — это «веймарский смех», юмор о смерти, когда в человеке смеётся что-то, им не являющееся. Например, когда герой романа Томаса Манна «Волшебная гора» сообщает только что приехавшему двоюродному брату, что трупы умерших туберкулёзных больных спускают с горы на санях для бобслея и что в диспансере работает ассистент Кроковский, занимающийся расчленением душ. «„Чем он занимается? Расчленением души? Да ведь это просто отвратительно!“ — воскликнул Ганс Касторп и на этот раз не совладал со своим весельем. Он уже был не властен над ним, он испытал, вслед за всеми другими, полное расчленение души, и хохотал так сильно, что слёзы стекали у него из-под руки, которой он прикрывал от ветра глаза». 

В тексте «Плевральный шок. К архетипу веймарского смеха» он ссылается на Густава Реглера, который, «когда в 1929 году вернулся из путешествия по Франции, впервые услышал этот новый смех, посредством которого люди, которые придут к власти в 1933 году, утверждали свой режим, — тот смех „силы-через-радость“, который громко издавали настроенные на борьбу „я“ и героические протезы: Реглер увидел горбуна, который держал у живота барабан, бил в него и распевал: „Жил однажды коммунист,/ Который не знал, что такое нацист,/ И тут пошёл он в коричневый дом/ Да вышел оттуда без костей! Ха-ха-ха-ха!“» Там же он пишет: «Когда ужасное и смешное оказываются в столь тесном соседстве, как на этой горе, где собраны в лечебнице больные туберкулёзом, рождается смех, за который мы уже не можем нести ответственности. Мы не смеемся так, пока способны отвечать за себя. Так смеётся в нас что-то другое — смеется тогда, когда мы вдруг постигаем нечто, заложенное в нас более глубоко, чем это доступно пониманию нашего цивилизованного „я“». Но самым точным образом цинического смеха является, по мнению Слотердайка, смех от плеврального шока, который случается с одним из героев «Волшебной горы»: «Самый великолепный, самый жуткий и самый своевременный смех — это непристойный и дьявольский смех от шока, которым разразился Антон Карлович Ферге. Он чуть было не стоил ему жизни, этот ужасный смех на операционном столе, во время операции на лёгких. Это был плевральный шок, наступающий при хирургических вмешательствах такого рода. Послушаем рассказ Ферге об этом „сучьем“ переживании, при котором смеющийся уже не узнавал себя в своём смехе — словно в нём смеялся кто-то другой, доводя его до смерти». 

Диалектика-3. Адорно, Слотердайк. Всё — это не всё

Можно сказать, что в определённом смысле начало всей негативистской традиции в европейской философии положил не Гегель с его негацией, но ещё Кант и что вся она разворачивается в фарватере его знаменитого выражения «Дайте человеку всё, и в тот же момент он поймёт, что это всё — не всё». Почему же всё — это не всё? Потому что хочется всего, не только возможного, но и невозможного. Поэтому, говорит нам надпись на стене от 1968 года, чтобы быть реалистом, надо требовать невозможного.

В споре о диалектике и вопросе о выборе Петер Слотердайк принадлежит славной традиции, к которой, кроме Адорно, безусловно, можно отнести Алена Бадью, Тони Негри и Майкла Хардта и многих других. Все они на вопрос о том, какой выбор следует делать — в пользу целого или в пользу части, отвечают ленинское «оба хуже», ведь — дают они странноватый, на первый взгляд, ответ — выбор надо делать в пользу другого. Каждый на свой лад. Делёз и Гваттари советуют ускользать, Жак Деррида — недеконструироваться. Ален Бадью предлагает «решать с точки зрения неразрешимого» и «делать выбор в пользу нулевого сета». Хардт и Негри считают, что лучший метод борьбы против империи — уход с поля боя, миграция и мутация. С точки зрения Слотердайка, выбрать целое (как Гегель) или часть (как Маркс) недиалектично. Подлинно диалектично же представить саму диалектику в качестве чего-то, диалектически соотносящегося с отрицанием диалектики, то есть признать в споре о диалектике правоту анализа, которая проявляется в виде пяти диалектических антитезисов диалектике: эмпиризма, материализма, экзистенциализма, примата практики и разумного как «ещё-не». Такая позиция, выбирающая «отсутствующее», вполне в духе традиционного марксизма отождествляет истину и партийность, но партия тут, будучи «отсутствующей частью», оказывается тем, что Слотердайк зовёт «непартийной партией» — которая, не сваливаясь в тоталитаризм, цинизм и прекраснодушие, оказывается способной продолжать славную традицию просвещения и диалектики, то есть быть верной стремлению при помощи разумной практики сделать мир лучше. 

Сферы и теория пузырей 

В центре города Карлсруэ, в котором живёт и преподаёт Слотердайк, стоит совершенно невероятный памятник пирамиде, будто без спроса вклинившейся в городской пейзаж. Не иначе как частые встречи с ней, невозможность рефлексии так просто подступиться к ней побудили его написать книгу «Деррида, египтянин. О проблеме еврейской пирамиды».

Слотердайк — мыслитель крайне геометричный. И потому может быть смело отнесён к плеяде современных «новых объективистов», представляющих, в отличие от мыслителей дня вчерашнего, мир не как текст, но как скопление странных объектов, среди которых Тимоти Мортон, автор «онтологии гиперобъектов», создатель «объектно-ориентированной онтологии» Грэм Харман и Борис Гройс, предлагающий рассматривать мир в качестве музея. 

У Слотердайка мир состоит из сфер, которые описываются при помощи пирамид. Первые составляют реальный мир, вторые — мир символический. Теория сфер изложена им в самой объёмной его книге, трёхтомнике «Сферы: пузыри, глобусы, пена», первый том опубликован в 1998-м, второй — в 1999-м и, наконец, третий — в 2004-м. Философ говорит, что трилогия представляет собой своего рода введение в «Бытие и время» Хайдеггера и книгу, которую тот должен был бы написать. Временем мыслитель не очень интересуется, называя себя «студентом воздуха», а философию объявляя «сферологией», в которой вопрос о бытии связан с «воздушными технологиями» архитектонического и антропологического характера. Европейское мышление, с его точки зрения, в первую очередь не темпорально, но пространственно и состоит из мультиполярных сферических уровней, соподчинённых друг другу: пузырей, то есть человеческих «я», глобусов, то есть мира или миров, и пены, то есть множества, составленного из большого количества маленьких пузырьков. 

Теория пузырей является «археологией интимного» и интересуется структурами и процессами, делающими соединения, соития и стыковки возможными. Мы живём не как монады, как думал Лейбниц, но как диады, заявляет Слотердайк. Это так, потому что любая сфера начинается с истории любви, то есть с создания «внутреннего пространства». Теория глобусов представляет мир политического в качестве естественного разрастания глобального пузыря единой коммуницирующей с самой собой круглой, то есть планетарной цивилизации, которая, кроме этого, является сферой жизни и смерти. Глобализация, то есть превращение в глобус, начинается, с его точки зрения, с геометризации неба Платоном и Аристотелем и заканчивается кругосветными путешествиями кораблей, капитала и сигнала. Теория пены имеет дело с, как выражается автор, поэтикой плюрального и изучает острова и их образование, изоляцию. Острова бывают трёх видов: абсолютные острова — пространственные станции типа космических или подводных лодок (героем абсолютной станции являются интроверт капитан Немо, превративший в радость своё нахождение на необитаемом острове Робинзон), атмосферные острова, которыми являются те или иные биосферы и парники, и антропогенные острова, представляющие собой человеческие сообщества.