Один день из жизни:
Как живут Катрин Ненашева, Павел Додонов и организаторы «Скотобойни»

Кира Борисова и Витя Ерошенко

организаторы вечеринок VV17CHØU7 («Витчаут») и «Скотобойня»

Наверное, всё дело в том, что мы никогда не были тусовщиками. Витя тусовался в молодости, но ему быстро надоело, а я так и не успела как следует оттусить. До того как мы организовали первый «Витчаут», занимались совершенно «стандартными» для Москвы профессиями: Витя работал в рекламе, я занималась дизайном. Незадолго до того как к нам пришла идея созвать вечеринку, мы вместе создали рекламное агентство. Оно просуществовало недолго — буквально через две-три недели к нам пришёл ивент-проект, в ходе которого мы чётко осознали, что хотим сделать — так родился первый «Витчаут».

Как таковой никакой специальной концепции или рекламы не было. Просто мы дружили с музыкантами, которые теперь играют на вечеринках. И вдруг поняли, что ни в России, ни особо в мире нет платформы для такого рода музыки, это совершенно не клубный формат. Хотя при этом аудитория у исполнителей есть, и немаленькая. Мы не изобретали ничего особенного — просто дали возможность группам выступить вживую, а людям — прийти и посмотреть на них. И это оказалось важным, потому как эти музыканты были популярны в интернете, но их нельзя было послушать в лайв-режиме. Многие из тех, кто играет у нас, впервые выступили на сцене именно тогда, до этого имея дело только с компьютерными музыкальными программами и виртуальными слушателями. Мы не думали, что это будет серия вечеринок. Просто хотели собрать друзей и сделать крутое событие, которым все остались бы довольны.

Вероятно, именно поэтому и «Витчаут», и «Скотобойня» обрели успех — мы не стремились сделать коммерчески привлекательный проект для инвесторов, мы просто хотели дать нашим друзьям возможность играть, а людям — слушать. Старались сохранить дружескую атмосферу. Нам кажется, у нас это получилось.

Вскоре после первой вечеринки мы сняли большой дом за городом. И это имело важную цель — собрать под одной крышей наших талантливых друзей-музыкантов. Многие переехали в наш дом из других городов, Владивостока например, потому что там, на расстоянии, им было тяжелее развиваться и двигаться вперёд. Мы живём одной огромной весёлой семьёй. Нельзя сказать, что это коммуналка — нет, но некоторые правила работают, особенно те, которые касаются еды. Кто успел, тот и съел. На верхнем этаже дом не достроен, поэтому там образуется некое пространство под крышей без перегородок и отделки. Там мы тоже иногда устраиваем вечеринки.

Если говорить об обычном дне, то его сложно систематизировать и вывести под единый знаменатель, нет расписания как такового. Когда ты живёшь в доме, где остальные 14 человек — музыканты, это всегда элемент спонтанности. Мы живём в несколько смен, кто-то просыпается в час дня и засыпает в час ночи, кто-то засыпает в час дня, а просыпается в час ночи. Но нас вряд ли можно назвать ранними пташками.

Человеческий фактор чудовищно важен. Мы стараемся донести ребятам, что не хотели бы, чтобы они играли на других мероприятиях. Наш контент совершенно особенный.

Хоть мы и живём в загородном доме в огромной тусовке, у каждого есть своя комната, своё личное пространство. Кира, например, в свободное время занимается мозаикой, рисует. Витя, бывает, балуется написанием рассказов, но вряд ли может назвать это серьёзным хобби. Днём мы иногда выезжаем на встречи с партнёрами, спонсорами или, если остаёмся дома, пишем новые треки, придумываем инсталляции, креативим для будущих вечеринок.

Мы уже 14 лет вегетарианцы, кстати. Еду покупаем в обычных магазинах, ничего специфического. Любим тайскую еду, часто её готовим.

Сейчас в доме живёт около 15 человек. Конечно, все музыканты — творческие натуры, и иногда бывает сложно добиться абсолютных мира и гармонии, но мы, наверное, неплохие дипломаты, поскольку почти все ребята, которые начали с нами этот тяжёлый путь, идут рядом до сих пор.

Особенно напряжённый день в нашей жизни — это день вечеринки. Поскольку мы платим за аренду помещения, бар, персонал и прочее, то стараемся экономить и заказываем всё это на одни сутки. Поэтому весь процесс приготовления нужно впихнуть в 24 адовых часа. Однажды у нас было помещение, в котором днём проходил спектакль. И вот десять вечера, час до начала, а зрители спектакля ещё не разошлись. Пришлось задержать мероприятие и буквально выгонять людей.

Нам скоро тридцатник. Но кризис среднего возраста нам не грозит — мы смогли запомниться и создать что-то по-настоящему крутое и интересное.

Как правило, с утра мы несёмся на монтаж — сцена, музыка, бар, охрана, касса. Ещё само помещение зачастую далеко от нашего идеала — приходится переделывать: Кира, например, запрещает использовать на вечеринке жёлтый свет, даже ругается по этому поводу с барменами, бегает и маниакально выкручивает все лампочки. Или вот для первой вечеринки мы договорились с нашими друзьями WoodDeed о предоставлении помещения. А у них там завод по производству вещей из дерева. И по договорённости нам надо было вынести весь материал из цеха, а после мероприятия занести всё обратно именно так, как оно лежало до этого. И вот Витя вытащил на себе почти две тонны дерева, а потом с утра поехал его заносить обратно.

После монтажа мы мчимся в аэропорты встречать музыкантов. Все тоже прилетают день в день, иногда в ночь перед вечеринкой, но не раньше. Происходит процесс координации огромного количества людей. И вот, наконец, мы даём старт мероприятию. Тусуемся, следим за работой персонала. Конечно, после такого напряжения отсыпаемся, но тоже недолго — нужно проводить музыкантов, посчитать кассу. Мы всё делаем вдвоём, просто потому что нанятому человеку будет очень сложно объяснить, чего мы хотим. Всё происходит скорее на уровне ощущений — какой должен быть свет, как должны располагаться предметы и конструкции. Здесь спасает Кирино образование — она архитектор, окончила МАРХИ.

Вообще каждый новый проект отличается от предыдущего. Если «Витчаут» была скорее тусовка для депрессивных людей, погружённых в себя, то на «Скотобойне» всё рейвовее и веселее. Немного другая музыка, иной настрой — и вот мы получаем разный движ, это круто.

Забавно, что многие люди, которые впервые увиделись на наших вечеринках, а до этого только общались в интернете, теперь активно дружат, даже женятся и образовывают ячейки общества — это круто, нам удалось их объединить и вывести за пределы социальных сетей. Совершенно нормальное явление — подойти и пообщаться с организаторами прямо на вечеринке. Витя немного устаёт от такого количества людей вокруг, Кира же, наоборот, получает драйв и кайф от социума. 

Мы сделали арт-проект, а не коммерческую историю. Поэтому люди идут за нами, остаются нам верны.

У нас одна и та же аудитория, которая кочует по проектам вместе с нами. На первый «Витчаут» пришло чуть больше 150 человек, теперь к нам ходит почти две тысячи. Конечно, мы не ожидали такого успеха, но очень надеялись на него. Ведь действительно мы делали что-то по-настоящему свежее: до нас нигде в России не было площадки для такого рода музыкантов. Плюс сама концепция локаций — раньше не проводились такие масштабные вечеринки в цехах и на заводах, тем более каждый раз в разных местах. Помним, когда мы делали мероприятие на заводе на Бережковской набережной, мы не указали точную схему, как пройти. Просто сказали: строение 70. В итоге половина людей оказалась за бетонным забором, который отделял их от нужного здания. И они просто перелезли через него. А вторая половина блуждала по территории завода в поисках. Но в итоге все нашлись. Не бывает такого, чтобы кто-то не доходил до места. Многие прилетают в Москву на один вечер только на наше мероприятие. Ребята едут из Новосибирска, с Сахалина, и тут же обратно — конечно, их не испугает никакой забор.

Мы хотим сделать наши вечеринки шире, выйти за пределы России. В прошлом году делали проект в Южной Америке, теперь думаем над евротуром.

Хочешь послушать эту группу? Велкам ту «Скотобойня», других вариантов нет. Конечно, иногда ребята подрабатывают на других фестивалях, деньги бедным музыкантам нужны особенно.

До Дельфина я работал в офисе, в котором и жил несколько месяцев. Очень хорошо помню момент, когда я познакомился с Андреем Лысиковым, и тот предложил мне играть с ним. К тому времени я находился в длительной депрессии, поскольку почти убедил себя в том, что с музыкой ничего и никогда уже не получится. На следующий день после предложения Андрея я просто не вышел на работу. Я не писал никаких заявлений, просто отключил телефон и пошёл гулять. Было раннее лето, и я до позднего вечера бродил по Москве, чувствуя такую свободу! В тот день я был самым счастливым человеком на свете.

Музыку к фильму Василия Сигарева «Жить» я написал не видя фильм, только прочитав сценарий.

С музыкой я ничего не придумываю, не жду особого момента — просто прихожу на студию, сажусь и пишу. Для своей музыки у меня есть определённая проверка. Если спустя некоторый промежуток времени после написания я слушаю и думаю: «Неужели это сделал я?» — то всё круто. Наверное, это ещё один показатель того, что я всего лишь передаю чьи-то замыслы. Конечно, бывают дни, когда ничего не получается — из-за усталости ли, напряжения или просто потому, что жизнь входит в определённое русло, и тогда приходится устраивать себе некие эмоциональные встряски. Меня очень вдохновляет кино. А ещё, как ни странно, Москва. Я обожаю этот город. В нём трудно жить, он грязный и тёмный, но для меня это идеальный город для творчества.

Становится сложно говорить о каком-то строгом графике, когда в твою жизнь врывается ребёнок. Но меня нельзя назвать типичным представителем богемы хотя бы потому, что мой день, как правило, начинается в восемь утра. Стандартный набор: душ, завтрак, сборы. Иногда удаётся сделать зарядку, а раньше ходил плавать в бассейн. Потом еду на репетиционную базу, где до 11 вечера пишу, играю, сочиняю. В выходные езжу на рынки или ярмарки за продуктами. Я очень люблю готовить, могу сделать классный том-ям или итальянскую пасту. Когда возвращаюсь домой, то в распорядок дня вновь врывается дочь. Раньше чаще смотрел фильмы, читал книги.

Недавно я перечитывал Чарльза Буковски. Я люблю читать его в ванной.

Сейчас начал «Бит Отель», биографичную атмосферную книгу про Аллена Гинзберга, Уильяма Берроуза, Джека Керуака, Грегори Корсо и их жизнь в парижском отеле. Фильмы смотрю предпочтительно старые, это можно назвать моим маленьким хобби. К сожалению, последнее время удаётся посмотреть кино только на гастролях, я закачиваю их себе на планшет и, пока мы летим или едем, я погружаюсь в атмосферу кинематографа. Раньше, конечно, получалось смотреть фильмы и слушать музыку дома, но теперь личное пространство невероятно сузилось.

Ребёнок — это очень круто, но очень сложно. Меня нельзя назвать большим фанатом детей. Но это что-то потрясающее — наблюдать, как дочь растёт, меняется. Если я три дня её не вижу, то начинаю сильно скучать и переживать. Я искренне считаю, что человека нельзя ограждать от каких-то ошибок. Сам я любитель наступить на грабли по 10–15 раз, поэтому своему ребёнку я предоставлю абсолютную свободу в вопросе собственных ошибок, иначе она ничего не поймёт.

Гастрольный день несколько отличается от московского. Хотя бы тем, что сплю я до последнего, просыпаюсь уже к обеду, на который мы обычно ходим в ресторан при гостинице. Потом мы едем на саундчек, это очень скучно и долго. На недавнем концерте в Краснодаре он длился почти пять часов! А после концерта мы почти сразу уезжаем. Обратно в Москву или дальше, если речь идёт, например, о сибирском туре, который включает в себя все крупные города от Кемерова до Владивостока.

Вообще за всё время наших гастролей так и не удалось как следует рассмотреть города, в которых мы выступали. Обычно ты наблюдаешь за ними только из окна: микроавтобуса, поезда, гостиницы. У меня в своё время даже было такое хобби — я фотографировал виды из окон отелей на плёнку. До сих пор где-то в компьютере хранится папка с этим материалом. В гастрольном туре для меня важен отель, а именно чистая ванная. Я очень брезглив в этом плане. Действительно, встречались такие номера, из которых хотелось смотаться как можно скорее.

Был момент, когда я всё-таки разбил гитару, и она мне отомстила — головка грифа ударила в ногу

Публика на концертах всегда разная, как и атмосфера. Бывает, на концертах меня всё так сильно раздражает, что я готов разбить гитару об голову какого-нибудь поклонника. Особенно сложно на последних концертах — публика не всегда готова к новому альбому. Раньше нам часто кричали из зала названия старых песен, например, «Я БУДУ ЖИТЬ» , теперь реже. Да и вообще аудитория меняется вместе с нами — помню, в далёком 2001 году мы выступали в клубе «Сова» на юго-западе. И во время того, как мы играли «Я буду жить», один парень в зале бил другого бутылкой по голове. Или вот в Луганске во время концерта мужчина в спортивном костюме пришёл к нашему звуковику и велел передать Дельфину, что концерт — «полная шляпа», а ведь «раньше было лучше». Сейчас такого, конечно, нет, аудитория сформировалась и закрепилась, в среднем это ребята лет 30. Хотя бывают люди разного возраста.

Мне часто присылают во «ВКонтакте» разную музыку. Конечно, я слушаю далеко не всё, но стараюсь. Пару раз даже попадалось нечто интересное. Если раньше для того, чтобы создать интересный продукт, нужно было приложить максимум усилий, то теперь есть разные программы, которые облегчают задачу, и интернет, куда конечный продукт очень легко залить.

Я до сих пор очень люблю диски. У меня большая коллекция альбомов именно на этих уже устаревших носителях. Для меня важна обложка коробка, я могу сесть и до конца прослушать альбом.

Тяжело найти что-то ценное и хорошее в этом музыкальном мусоре

Сейчас у меня есть очень много собственного, отдельного от Дельфина материала. Хочется его реализовывать, продвигать, всегда немного обидно, когда твоё творчество просто лежит и покрывается пылью. Моя главная мечта —писать музыку для кино, документального и игрового. Но мне, как и любому творческому человеку, тяжело продвигать себя куда-то. Мне кажется, каждый должен заниматься своим делом, в частности музыкант — писать музыку.

Моё утро начинается довольно поздно, в девять. Чаще всего я просыпаю нужное время и либо еду в институт, либо иду по рабочим делам. Чем мне нравится моя работа, так это тем, что она не статичная. Либо я езжу в детский дом с волонтёрами на мастер-классы, либо мы упаковываем подарки для пожилых людей, либо бывают какие-то встречи с партнёрами, либо собеседования с волонтёрами. Декабрь — месяц ярмарок, время, когда все фонды стараются заработать как можно больше денег для дальнейшего существования, особенно это ценно в период кризиса. Поэтому сейчас я часто пропадаю по этому направлению. Продукт, который мы продаём на ярмарках, к сожалению, не является хенд-мейдом детей. Его делают волонтёры. Но наши дети делают подарки для стариков из домов престарелых, это одна из программ фонда — мы не просто помогаем подросткам из детдомов, но и приучаем их помогать тем, кто в этом нуждается.

У фонда несколько направлений деятельности, но основное — это сопровождение выпускников детских домов и интернатов во взрослой жизни. Мы помогаем им, когда они становятся наиболее социально незащищёнными. Во время обучения в интернате ребёнок привыкает к определённой модели. Если он отказник, то он живёт в детском доме всё время, сопровождается нянечками, спонсорами, фондами. И когда приходит время выйти во взрослую жизнь, то оказывается, что ребёнок совсем не готов и не знает, по каким правилам этот незнакомый мир живёт. Мы помогаем детям с квартирами, делаем там ремонт, занимаемся с ними для поступления, нанимаем репетиторов, если дети хотят поступать на серьёзные профессии в институты. Вообще для выпускника детдома большой успех — поступить в вуз. И мы здесь всегда рядом.

Я ехала из Краснодара поступать в Москву именно в литинститут. Там, дома, образование оставляло желать лучшего, поэтому многие культурные пласты у меня просто отсутствовали, и обрушились они на меня с переездом в Москву. Сейчас я на четвёртом курсе, на семинаре поэзии. Вот через год диплом. Наш вуз так и не перевели на систему «бакалавр-магистр», сложно представить себе бакалавра поэзии. Образование скорее фундаментальное, нас учат иметь обширный угол зрения, размышлять. Бывают семинары с обсуждениями, конечно, как и в любом учебном заведении. И творческие дни — это когда собирается много людей и все обсуждают авторов, есть оппоненты, дискурс.
Вообще в институте очень свободная атмосфера. Нет каких-то рамок с точки зрения свободы мысли, и это важно. Но рабочий персонал (дворники, технички, охранники) — очень своеобразные люди. Охранник запрещает нам бывать здесь допоздна и вообще забавно смотрится в старинном особняке в центре Москвы.

Охранник в литинституте может на нас накричать, а потом подойти и спросить, как пишется словосочетание «день рождения».

Ещё в институте — за что его можно бесконечно любить — проходят квартирники. Там мы говорим о социальных проблемах, пожилых людях, психических больницах. Собираемся, говорим на тему душевнобольных людей, читаем тексты, поём. На этих мероприятиях я делаю презентации. Как раз в рамках этого квартирника была создана выставка работ пациентов, и называется она «Здравствуйте я говорю» — это текст художника Владимира Яковлева. Это, если можно так сказать, хроники одной из психбольниц. Это архив 2000-х годов, спасибо врачам, которые отсняли и зафиксировали все эти работы, они, конечно, без названия, но сами за себя говорят. В рамках этого проекта мы собираем гуманитарную помощь, потому что в этих больницах нет даже элементарных предметов гигиены. Мы, к сожалению, не можем проследить, добирается ли наша помощь целиком до адресатов. Надо бы этим заняться. Вообще, я считаю, что если ты участвуешь в каких-то протестах, то волонтёрить и помогать делом — очень важно, иначе высказывание просто выглядит пустым.

Диплом мой будет состоять из книги, которая, надеюсь, однажды увидит свет, и некоторые поэтические тексты, которые я писала раньше. Вообще выпускная работа должна состоять из 350 стихотворных строф, если речь идёт о направлении «поэзия». Книгу, о которой идёт речь, предложил мне издать Илья Данишевский по акции «Не бойся». Основная её тематика — как социум и политика влияют на твоё тело и ощущение его.

Очень хорошо помню тот момент, когда я окончательно поняла, что что-то пошло не так. Я ехала на «Выставочной», когда вдруг в вагоне появились какие-то студенты и начали избивать азиатов. Все побежали в другой конец вагона, у меня началась адовая паника — я оцепенела и просто кричала, ничего больше не могла сделать. А они всё бьют, уже кровь струйкой по вагону. К дерущимся побежала женщина лет 40, встала на колени и в истерике умоляла русских студентов прекратить избиения. Казалось, что это всё никогда не закончится. Мы приехали на «Киевскую», вагон оцепили, ребят вроде как задержали. Но я решила потусоваться там и посмотреть, что с ними будет. Стояла около отделения полиции на станции, смотрела через окно и видела, что никто не собирается их держать. И их отпустили, а я начала плакать и кричать прямо там, на станции. Это было так глупо. Потом ещё несколько дней вообще не получалось прийти в себя.

Тогда я поняла, насколько всем наплевать друг на друга. И мне стало страшно.

Хотя первые годы в Москве были весёлыми. Когда я увидела общежитие литинститута, то поняла, насколько тут всё своеобразное. Потому что, например, печка на кухне не работала, ибо студент в 1990-е сунул туда голову. Я начала понимать, что там я долго не протяну — просто начну тухнуть. А этого никак нельзя было допустить. Поэтому я начала бешено двигаться, постоянно искать активности. Ходила на семинары, выступления, открытые мастер-классы, писала заметки в «Литературную Россию».

Я не умею отдыхать. Чтобы выдохнуть и освежить голову, я просто хожу по улицам без цели. Путешествовать тоже не научилась. Последний раз ездила во Львов. Нам там разрешили сделать выставку в тюрьме. Это тюрьма-музей, некое национальное достояние. В том же здании находится полиция. Было смешно наблюдать, как из здания выходит дядечка полицейский и показывает нам, куда идти, придерживает двери. Я вообще только недавно сделала загранпаспорт и пока не воспользовалась им.

Самый главный мой план — запустить проект с выставками-митингами. Мне очень хочется, чтобы формировался коллективный художественный протест, чтобы художники, рефлексирующие на социальные и политические темы, не оставались незамеченными. Если всё пройдёт гладко, то есть идея сделать такие выставки-митинги и выставки-марши постоянными, вовлекая туда людей из разных городов и стран. Львов, Киев, Амстердам, Париж — оттуда у нас уже есть художники, что мешает расширить географию?

Хочется вывести художников на улицы, чтобы достучаться до тех, кто не придёт в галерею и не откроет сайты — до старичков, подростков, офис-менеджеров, которые очень далеки от этого.

Сейчас я пытаюсь курировать антивоенную выставку-митинг с питерскими и московскими художниками, она называется «НЕ МИР». Хочется сделать коллективное художественное высказывание, уйти от пошлой плакатности и исследовать границы между современным искусством и креативом политических активистов. Тут ещё вопрос — где заканчивается паблик-арт и начинается несанкционированное мероприятие? К сожалению, власти Питера три раза отказали нам в проведении митинга — так что придётся делать «мобайл эксзебишн», такая новая волна передвижничества. Тема антивоенная, причём войны не только между государствами, но и войны в самом широком смысле — в головах людей, война художника и режима и многое другое. Сейчас это — моё детище, поскольку я куратор, то должна делать очень много и очень боюсь чего-то не успеть. Так что всё моё свободное время всё равно занято работой, а не просмотром фильмов или сериалов.