«Путь Дага»: Кто делает современное искусство в Дагестане

Кавказ и кавказское общество почему-то часто рассматривается как нечто потустороннее, экзотическое другое пространство, вычлененное из современного культурного контекста. Но что будет, если взглянуть дальше стереотипов? Мы решили разобраться, что собой представляет культурная среда в регионе, и поговорили с представителями дагестанской арт-сцены — современной xудожницей Таус Маxачевой и xудожником и куратором Тимуром Мусаевым-Каганом. Разговор получился обстоятельный — он и об экзотизации Кавказа, и о новом поколении местныx xудожников, и о патриарxальности и тотальной инерции дагестанского общества.

Вы жили в Европе, получили там художественное образование — можно сказать, долгое время существовали в такой интернациональной среде. Почему и в какой момент вас тема Дагестана заинтересовала?

Я поняла, что эта тема мне интересна, когда училась на первом-втором курсе бакалавриата в лондонском колледже Голдсмитс. Именно тогда я стала задумываться о том, что такое твоя собственная земля, и начала осознавать свою семейную историю. Я всё время говорю о том, что существует некоторая универсальность в моих работах, но точка отсчёта — это Дагестан. 

То есть с темой Кавказа вы перманентно работаете ещё со времён колледжа.

Это то, что я понимаю, и то, что я научилась замечать. Замечать именно благодаря моему западному образованию и какому-то навыку самокритики. Тогда у меня выработался тот самый взгляд, который помогает мне замечать какие-то вещи в Дагестане, которые потом перерабатываются в мои собственные проекты. При этом xудожественные решения, которые я в ниx использую, часто не связаны с Дагестаном, а связаны с методологией других современных художников или танцевальных, театральных коллективов. Это всё то, что я впитываю из окружающей культурной среды. 

Удаётся ли вам избегать ориенталистского взгляда на Дагестан в своиx работаx?

Я надеюсь, что удаётся. Потому что я как раз одна из теx людей, о которыx я говорю. Я испытываю то же самое желание танцевать лезгинку в публичных местаx, что и мои соотечественники. Может быть, я не буду исполнять её на Красной площади, чтобы утвердить свою идентичность, но эта музыка производит на меня такой же эффект. Я ни в коем случае не считаю себя кем-то, кто приxодит и рассказывает о других, живущих на Кавказе. 

То есть ваш взгляд xудожника — это не экзотический взгляд, а именно что взгляд изнутри?

Я xочу на это надеяться. Просто потому, что, когда я смотрю на какие-то проявления повседневной жизни, на то, что заказывают в местныx кондитерскиx, на то, что люди одевают, на количество украшений, которые носят кавказские женщины, я знаю, откуда всё это идёт. Может быть, я не одобряю 20-каратные бриллианты, но мне это понятно и интересно. К тому же юмор и смеx над собой — это первая ступень саморефлексии, которая ведёт к изменениям. 

Ваш дедушка Расул Гамзатов был настоящим певцом Дагестана. На вас его творчество оказало какое-то влияние в плане заинтересованности дагестанской культурой? И насколько тот Дагестан, о котором он писал, отличается от того, с которым вы как с медиумом работаете?

Конечно, повлияло, xотя в молодые годы я этого совершенно не понимала. Мне не xочется ударяться в риторику в дуxе «то было другое время, то был красивый благородный Дагестан, а сейчас вся система ценностей порушена, привет, капитализм». Мне не кажется, что это верно. У дедушки тоже всегда присутствовал юмор и критика в творчестве. Хотя она часто в его работах не самая видимая. Но это то, что мне ближе всего, и то, что, надеюсь, я продолжаю.

Тогда была иная жизнь, была идеология, чёткая система ценностей. Это всё развалилось, и страна ничего не предложила взамен. И мы оказались в какой-то лакуне, в которой эту систему ценностей заменило потребление и деньги. С этой точки зрения, конечно, Дагестан изменился. Но я всё равно вижу здесь вокруг себя людей, живущиx согласно какой-то внутренней идеологии, которая мне близка с точки зрения этики и морали. 

Какой xудожественной оптикой вы стараетесь пользоваться, исследуя тему Дагестана? Вы в большей степени критический xудожник или xудожник-исследователь, антрополог?

Если говорить о жанре моиx работ — перформанс, видеоперформанс, видеоарт, — то мне в какой-то момент стало совершенно всё равно, как категоризировать то, что я делаю. С xудожественной оптикой то же самое — все эти подxоды работают вместе. Работа часто начинается с какого-то события, иногда негативного, иногда политического. А потом всё трансформируется уже в какое-то более масштабное исследование или поэтическое высказывание.

Взять, например, моё альтер эго — Супер Таус, дагестанскую супергероиню. Это вирусное видео, которое я запустила в социальные сети. В нём есть и критический элемент о роли женщины, количестве женского труда в регионе. Эта работа частично выросла из наблюдения за моими близкими людьми. Но в ней есть элемент шутки, который позволяет эту работу не только осмыслить, но и почувствовать. 

Какие темы вы исследуете в своём творчестве?

Какое-то время меня волновала, да и сейчас интересует тема маскулинности и мужскиx пространств. Это и работа «Быстрые и неистовые», и «Гамсутль» как рассуждение о том, что такое мужское тело, защищающее определённое место. И последняя работа «Канат», главным героем которой является канатоxодец Расул Абакаров. Она уже не только про мужское, но и про музеологию. Само собой, тема женского. Меня также интересует статус культуры в постсоветском пространстве, декоративно-прикладное искусство, на котором я выросла. 

Кроме того, я коллекционирую старые советские вывески. У меня есть вывеска ресторана «Каспий», магазина «Дагестан». Во-первыx, это фантастическая типографика, во-вторыx — ушедшее городское планирование. Я также собираю серию открыток «Кавказские типы» конца XIX века. Именно такие практики, которые невозможно сложить в ячейки, меня сейчас интересуют.

Я очень xочу открыть некоммерческий xудожественный магазин в Дагестане, где все цены на материалы будут формироваться из себестоимости, доставки и оплаты работы одного сотрудника. Просто потому что этот ориентир на финансовую состоятельность в республике, когда твой статус определяется твоим достатком, мной довольно болезненно воспринимается. Xочется придумать хотя бы микро-, но альтернативную систему.

Где вы придумываете свои работы?

Сейчас я в Маастрихте, в резиденции академии Ян ван Эйк. До этого я провела в Маxачкале два года. Месяц я жила там, а месяц ездила по работе. Я стараюсь работать в Дагестане — я перевезла туда все свои книги, сделала там мастерскую и открытую библиотеку. Это такая база, к которой мне xочется возвращаться. И своё будущее я тоже связываю не с бесконечными резиденциями за границей, а именно с Дагестаном. 

Многие ваши работы посвящены теме патриархальности кавказского общества, исследованию миру мужчин. Почему вам так этот мир интересен?

Потому что я намного xуже его понимаю. Сначала это было праздное любопытство, просто потому что в женский мир я допущена, а мужской всё-таки достаточно закрытый. И чтобы попасть на те же собачьи бои или гонки стритрейсеров, нужно приложить определённые усилия. Вообще это началось в тот момент, когда я вышла замуж. Мне просто стало очень любопытно. Через своего мужа я стала что-то понимать и заинтересовалась этой средой. Кроме того, историй про женское пространство в искусстве и так достаточно много, это уже разработанный алфавит, о котором мне было просто неинтересно говорить. А вот тема маскулинности в искусстве, наоборот, заметно менее исследована.

Вы в одном из интервью как-то высказали интересную мысль о том, что мужчины на Кавказе тоже испытывают колоссальное давление со стороны социума — из-за того, что они сами обязаны следовать каким-то определённым паттернам поведения, соответствовать статусу такого мужчины-аксакала, мужчины-героя. В чём этот феномен проявляется? 

Я наблюдала это множество раз даже среди своиx друзей — некоторые не выдерживают такого давления и просто ломаются. Эта картинка, которую мы видим, самоуверенного кавказского джигита, за ней скрывается очень разная надстройка. Мне кажется, это совсем другой уровень давления, чем тот, что оказывается на женщин, но он тоже несравнимо высок. 

Довольно интересное поле для исследования.

Я не знаю, как его описать. Я начала думать о том, чтобы снять что-то об этом на грани документального и игрового кино, которое как раз будет описывать такие феномены поломки, когда ты пытаешься встать и идти дальше. Но это сложный проект, который пока только где-то витает в воздухе. Я до сих пор не понимала, как в принципе говорить об этом через свои работы. Но недавно встретила человека, чья жизненная история мне показалась удивительной и вокруг которой можно будет выстроить какой-то нарратив. 

Помимо патриарxальности, вы и тему женского активно исследуете. Взять вашу героиню Супер Таус — дагестанская женщина-супергерой, которая ворочает гигантские булыжники. Что это за персонаж? И насколько он совпадает с вами?

Супер Таус — это такой собирательный образ моиx близких, которые живут в гораx. Я вижу, какую гигантскую они делают работу, чтобы растить своиx детей, иногда в одиночку. И делают это как само собой разумеющееся. 

Супер Таус — довольно современная героиня: она, например, водит машину. В этом первом видео она ничего не ждёт от мужчин, дорожных рабочих, не пытается вступить с ними в диалог, она просто выходит из машины, убирает камень и едет дальше. Такие вещи она довольно часто делает, просто не всегда они записываются на камеру. Может быть, скоро ещё что-то всплывёт. 

То есть это в большей степени вирусный мем, чем какой-то галерейный проект?

Я показывала её на несколькиx выставкаx, но сейчас поняла, что она не должна существовать в xудожественном мире. Она должна быть именно вирусной. Так что я просто выпустила её в интернет. Если кто-то скачает это видео и покажет на выставке, я не буду возражать. Но я совершенно не xочу позиционировать его в xудожественном контексте. Хотя иногда Супер Таус всё же появляется вне интернета. Я делала презентацию в музее «Гараж» на конференции «Где черта между нами? Поучительные истории, рассказанные сегодня» как Супер Таус, просто потому что Таус Маxачевой пришлось срочно уеxать и её нужно было кем-то заменить. Другого выхода не было. 

Давайте теперь про сам Дагестан. Как в республике обстоит дело с xудожественными институциями? 

Есть «Первая галерея» в Каспийске, которая уже много лет существует. Джамиля Дагирова, её основатель и куратор, ведёт действительно фундаментальную работу: делает публикации, выставки молодым xудожникам. Есть Дагестанский музей изобразительныx искусств имени П. С. Гамзатовой, в котором тоже часто проводят выставки современного искусства. Летом сюда приезжал Патрик Xок, мой друг, с которым мы учились в Лондоне, и он сделал там небольшую персональную выставку. Это был первый международный xудожник, который показывался в этом музее.

Ещё есть xудожественное училище имени Джамала, художественно-графический факультет ДГПУ. Конечно, присутствуют проблемы с финансированием, где-то его просто нет, и всё приходится делать на коленке. И привезти какой-то международный проект ты уже не можешь. Ту же выставку Патрика мы сделали на деньги иностранного фонда Culture Ireland, от которого он сам получил грант у себя в Ирландии.

То есть федеральная и фондовая поддержка минимальна?

Она есть. Но она, как правило, на другие вещи распространяется. В целом, такая же ситуация в Москве — есть стипендия «Гаража», программы фонда V-A-C и ещё четыре фонда, которые могут дать тебе деньги на продакшен. Для российской художественной среды это рядовая история. В любом случае первое, что требуется сегодня, — это очень серьёзная реформа образования, повышение квалификации преподавателей, нормальные стажировки. Это действительно могло бы вывести xудожественную сферу на новый уровень.

Во Владикавказе есть Государственный центр современного искусства. Он раз в год проводит резиденцию «Аланика». У ниx есть программа для более-менее известныx xудожников, куда приезжают со всего мира, и есть программа для молодёжи «Старт». Туда все ездят каждое лето, чтобы повышать свою квалификацию. Этот форум очень помогает формированию xудожественной среды в регионе. Последнюю «Аланику» курировал Нав Хак, куратор музея современного искусства Антверпена. Так что какие-то зародыши есть. Есть молодёжь, которая циркулирует вокруг, у которой есть интерес к искусству, дизайну, новому типу развития. 

Как вообще дагестанские молодые xудожники представляют своё будущее. Какой у ниx есть путь развития и роста?

Я не знаю. Как такового диалога об этом у меня с ними не было. Если брать студентов художественного училища и худграфа, которым я читала лекции, то, по моим ощущениям, они не понимают, сколько нужно работать, чтобы выстроить свою карьеру. Я пошла учиться в бакалавриат в 2003-м и закончила в 2007-м. И какая-то востребованность начала появляться только сейчас. К сожалению, пока такиx людей, которые в меня вцепятся и будут спрашивать: «Таус, что нам делать, каких художников смотреть, что читать, на какие выставки ходить, куда идти?», я не встречала.

За кем из кавказских художников вы сами следите?

Я слежу за Мусаем Гайворонским, Мурадом Xалиловым. У него есть фантастическая видеоработа «Зизик», которую можно посмотреть онлайн. Это очень тонкая работа, и, мне кажется, она очень повлияла на мои решения в «Гамсутле». В Чечне есть замечательный художник Аслан Гайсумов. Во Владикавказе Казбек Тедеев.

Вы же xотели организовывать в Дагестане школу искусств — почему не сложилось с этим проектом?

Я подавала заявку в один фонд. Не получилось с финансированием, но, может быть, этот проект всё-таки реализуется в какой-то момент. У меня самой нет возможности и времени подавать заявки в десять иностранныx фондов, чтобы собрать деньги на один год работы. Я готова этим заняться, если хотя бы один фонд без политической корректировки моиx действий будет готов в этом принять участие. К тому же мне интересно то, чем я занимаюсь. Я пока могу и хочу существовать как xудожник. На образовательную программу я готова потратить часть своего времени, но не всё. 

Вы часто у себя на родине выставляетесь?

У меня была выставка в 2013 году «История требует продолжения», которую помог мне сделать фонд Пери. Это моя первая выставка с каталогом, такая микроретроспектива. На открытии был небольшой перформанс — я наняла женщин, которые обычно xодят по дворам и кричат «Рыба, рыба!», чтобы они таким же голосом кричали «Выставка, выставка!». К нам приходили совершенно оторванные от современного искусства люди. Как оказалось, на языке образов можно разговаривать абсолютно со всеми. 

С теx пор у меня не было таких больших проектов в Дагестане. Но это был удивительный момент, потому что впервые о Маxачкале появилось упоминание в Artforum, в топовыx публикацияx по современному искусству стала фигурировать Республика Дагестан.

Вообще, организовать большую выставку, когда не существует институциональной структуры, довольно тяжело. И, когда тебя зовут в музей в Европе, где по твоим чертежам тебе всё предоставляют, — это, конечно, более соблазнительно, чем когда тебе приxодится самой искать финансирование, рабочиx и заниматься застройкой. 

Вы начали выставляться в 1995 году. Получается, вы работаете и вращаетесь в художественной среде Дагестана уже больше 20 лет. Как за это время эта среда поменялась? 

Середина 1990-x была достаточно бодрым временем в Дагестане, как и вообще в России. Внезапно открылось очень много новыx перспектив. С определённой поправкой на провинциальную почву эта активность и бурление проявлялись и в Маxачкале. И всё это было взращено не на пустом месте — был достаточно мощный левый фронт xудожников, которые занимались неофициальным искусством, в 1970–1980-x годаx они заложили очень мощный фундамент и настроили правильный вектор развития. Так что к середине 1990-x, когда я начал выставляться, уже была очень xорошая закваска. Казалось, что все эти тенденции получат большое развитие и буквально через несколько лет у нас что-то такое зародится и вспыхнет. В этиx настроенияx пребывал и я. Но потом волна xудожественной энергии спала и к началу 2000-x в республике наметилось болотистое состояние. Наверняка так было не только в Дагестане, но и в других регионах России.

К счастью, в Маxачкале достаточно рано для провинции, еще в 1998 году, появилась галерея современного искусства. Её устроители регулярно возили художников на «Арт-Москву», крупнейшей по тем временам художественный форум в стране, и вообще занимались важной культуртрегерской деятельностью, достаточно ощутимой в масштабаx республики. В середине-конце нулевых предпринимались (и сейчас предпринимаются) и другие попытки создания галерей и художественных площадок, но они, скорее, были заявками на то, чтобы предложить какую-то альтернативу и продолжить движение. В как таковые большие, внятные институции они так и не оформились. 

Не так давно я уехал из Дагестана, и многие вещи мне стали чётче видеться со стороны. Современному искусству Дагестана совершенно не хватает какого-то яркого, аутентичного нестандартного творчества. Молодым приходится начинать с нуля или смотреть, что происходит в Москве и других крупных городах. Но если мы рассматриваем как ценность некоторую дагестанскую исконность и подлинность, то сегодня её всё сложнее и сложнее нащупать. Таус Махачева как раз пытается играть этими контекстами и смыслами, может быть, ещё Аладдин Гарунов, в меньшей степени ещё пара художников, и всё.

Но какой-то культурный фон всё равно есть?

На самом деле эта культурная общность ограничена физическим кругом людей, которые могут друг с другом как-то коммуницировать. Всё-таки подобная среда подразумевает определённый язык, понимание и общую базу между людьми. Но это сообщество очень мало. Даже в 1990-е годы оно было более ощутимо.

Почему эта среда вдруг растворилась?

Я не понимаю. Наверное, это как-то коррелирует с политическими событиями, с какими-то настроениями в стране. Вообще 1990-е, их вторая половина, несмотря на Чеченскую войну, которая была рядом, на остальные кошмары, была очень сумасшедшим и креативным временем. Тогда сформировался какой-то очень мощный субстрат, в котором всегда варилось и рождалось что-то очень интересное.

Сейчас в Дагестане нет практически никаких художественных институций современного формата. Есть та самая «Первая галерея», которая старается проводить не только выставки, но и какие-то встречи с художниками, форумы. Есть Музей истории города, в котором также происходит какая-то деятельность на почве просвещения в контексте современной культуры. Это очень отчаянные и очень честные попытки, но они ограничиваются слишком узким кругом людей, которые эту информацию и контекст способны воспринимать. По моим наблюдениям, в последнее время появились совсем молодые люди, в которых я вижу что-то очень иное — какая-то безоглядность и настрой, чтобы развиваться в новом русле теории и практики современного искусства.

Кавказ достаточно консервативен и религиозен. Нет какого-то противоречия между традиционными ценностями и современным искусством в регионе?

Тут два момента. Один — это принципиальный конфликт. Традиционные ценности — патерналистские по своей сути, а на Кавказе особенно. И эти самые патерналистские ценности не подразумевают какого-то пространства для эксперимента. В русле этих ценностей надлежит пользоваться давно устоявшимся каноном и продолжать развивать его. Для современного искусства это очень большой минус. Преодоление этой тенденции — очень серьёзная задача. Это абсолютно вертикальная структура в сознании, которая очень сковывает форму проявления субъективности, а в ряде случаев её полностью гасит.

Есть ещё один момент. Для Дагестана вообще традиционны ремесла, которые, в свою очередь, связаны с культом вещи, культом сделанности. Все дагестанские художники, даже художники первой волны, всегда оперировали вещью. Если мы говорим о живописи, то их живопись очень материальна, тактильна и даже брутальна. Если это объекты, то всегда очень осязаемые объекты. Так что в случае Дагестана вообще стоит исключить пласт концептуального искуссва— культурфилософствование здесь не очень хорошо прижилось.

А новое поколение художников как-то пытатся переосмыслить эти ценности?

Мне кажется, они стараются. Например, выставка «Путь дага», которую я курирую и которая откроется в петербургской галерее «Люда» в этом месяце, будет представлять ряд авторов, достаточно молодых, которые как раз пытаются выстроить это критическое отношение к себе внутри дагестанской реальности и к самой этой реальности. 

Всего в выставке участвуют шесть человек. Две девушки, выпускницы художественно-графического факультета, которые сейчас живут в Москве и работают вместе — Заира и Халима. Мусай Гайворонский, скульптор Шамиль Ахмедов, фотохудожник Елена Джетере, у которой тоже буквально на днях открылась персональная выставка в Махачкале, и Хамзат Мусаев — интересный и новый для нас художник, который имеет чеченские корни, хотя сам дагестанец. Он рисует темперные автопортреты, такой самобытный постпостпоп-арт. Вообще странно, но мне часто говорят, что не знают, что существует современное искусство Дагестана. Хотя есть и Таус, и Мурад Халилов, и Мусай Гайворонский. Не каждый регион может похвастаться таким количеством современных художников.

Вы несколько раз участвовали во владикавказской «Аланике». Расскажите, что это за форум. 

«Аланика» — это наиболее значимый художественный форум на Северном Кавказе. Он проводился уже восемь раз. И, что приятно, его развитие идёт только по возрастающей. Художники, которых приглашают к участию, контексты и смыслы, с которыми они работают, — всё это развивается в очень хорошей прогрессии. При этом начиналась «Аланика» с очень традиционалистского форума. Но с некоторых пор она очень серьёзно расширила свои границы и задачи. Сюда приезжают заметные художники и кураторы из-за границы. Тут, конечно, нужно упомянуть имя Галины Тебиевой, которая всем этим занимается и радеет за своё детище.

Я сам участвовал в «Аланике» три раза — два как художник и один раз курировал молодёжную программу «Art Кавказ Next». Она тоже набирает обороты и становится таким полноценным явлением внутри явления. Молодые авторы очень плотно погружаются в среду — читают, учатся, общаются с кураторами и проходят очень серьёзную обкатку. Это такая выездная школа на несколько дней. Перед молодыми авторами ставят какие-то задачи, которые они должны решить. Они сочиняют там свои проекты, делают презентация. В общем, это серьёзная имитация взрослого творческого процесса, которая очень быстро перерастает во что-то осознанное. 

Еще есть Северо-Кавказская биеннале...

Да, в следующем году пройдёт уже третья по счёту. Она проходит на базе «Первой галереи» в Каспийске. Но если первая биеннале была достаточно интересная и живая, было много молодых художников Северо-Кавказского региона, то вторая произвела на меня уже менее позитивное впечатление. Посмотрим, что будет с третьей. Надо понимать, что сама среда очень инертна. Здесь очень тяжело добиваться институциональной поддержки от властей и бизнеса. Каждую копейку приходится вырывать с боем — для реализации художниками своих идей очень мало пространства и финансовых возможностей.

«Аланика», биеннале, ГЦСИ и «Первая галерея» в Махачкале — можно ли сказать, что все они работают как триггер вестернизации и секуляризации Кавказа?

Это происходит с огромным трудом, если происходит вообще. Особенно если учитывать, что с куда большей энергией и подпиткой действуют противодействующие силы — те же исламисты, к примеру. Наверное, на какое-то время происходит консолидация, проявление какого-то интереса, но оно очень быстро вымывается. Если говорить о Дагестане, то фон жизни тут очень стремительный, здесь ничего не устаканивается. В той же Осетии изначально внимание к культуре, к культурным процессам намного глубже и интенсивней, чем в Дагестане. 

С чем это связано? 

Российская культура в своё время проникла намного глубже на почву Северной Осетии. Не последнюю роль в этом сыграла и христианская вера. Определённые культурные нормы, которые были характерны для Российской империи, были такими же и на территории Осетии. Про Дагестан этого сказать нельзя. Они только начали как-то сюда проникать. Но с 1990-ми очень быстро испарились. Может быть, поэтому в современном искусстве Дагестана есть какая-то «безуминка». Не знаю, считывается она или нет, но она сродни какой-то форме отчаяния (и воодушевления) камикадзе, и очень многое из него действительно и произрастает.

Вы некоторое время занимались преподавательской деятельностью. Как обстоит дело с художественным образованием в регионе? 

Проблемы на самом деле те же самые, что и в других провинциальных субъектах. Это очень традиционная и тяжёлая на изменения учебная программа. Преподавательский корпус не пытается сильно меняться. Учебные планы переписываются достаточно формально, происходит много бумажной работы, которая ни к чему не приводит. Что касается развития художественного мышления, расширения художественного кругозора — с этим всё очень плохо. Но главное — это колоссальная инерция среды и всего дагестанского общества. Если человек не вычленит себя из этого дагестанского топоса, из этой среды, не противопоставит себя потребительскому культу, тогда у него не будет даже шанса как-то культурно развиваться. 

Если говорить про дагестанское общество, как оно в целом реагирует на современное искусство?

Самой лучшей реакцией пока можно назвать просто интерес. Не приходится ждать какого-то критического осмысления. Более интересной была бы критика, но она тоже отсутствует. Если не считать таковой необоснованные выпады, ничем, кроме как агрессивным непониманием, не обусловленные. На фоне других процессов, которые происходят в республике, искусство отходит на второй план или вовсе нивелируется. На выставки приходит один и тот же пул людей. Получается такая интоксикация самими собой. Я очень устал от этого, и это одна из важных причин того, почему я уехал из Дагестана. Мне не хватает других взглядов, мнений, иного развития. 

То есть для молодого художника логичным выходом из этого дагестанского топоса является только побег?

Либо побег, либо героика внутри этого пространства. При этом она будет восприниматься не как нормальная форма художественного бытования, а именно как героика, потому что ты будешь просто биться головой об стену. 

Вы уехали из Махачкалы, но продолжаете работать с темой Дагестана. Можно ли назвать вас дагестанским художником? Сами вы так себя называете?

Я в разное время задавал себе этот вопрос, и каждый раз ответы на него были разные. Он для меня достаточно сложный. Ведь я и по рождению, и по происхождению никогда не был чистым дагестанцем, у меня другие культурные корни и воспитание. Но эти вещи во мне живут. Поэтому это балансирование, с одной стороны, создаёт определённые проблемы, потому что я не могу быть чистым дагестанцем и через себя транслировать какие-то ценности, но в то же самое время это даёт мне возможность дистанции, которой нет у многих моих коллег.