«Сидеть в ментовке — рутина, но за идею — героизм»: Русские экоактивисты о своей жизни и борьбе

Ночные песни у костра под небом южной степи, кража подопытных крыс после выставки современного искусства, бумажная волокита и встречи с чиновниками — чем отличаются трудовые будни российских экоактивистов, а также как межнациональная резня и любовь к уединению толкают на защиту Земли. Личные истории зелёной карьеры от оптимиста-балагура, повзрослевшего реалиста и разочаровавшегося в методах.

Своё прозвище я получил ещё в школьные годы, сейчас оно звучит, правда, довольно двусмысленно. Короче говоря, я любил эпатажно выглядеть: одевался во всё зелёное, даже покрасил ирокез в изумрудный цвет. На экоактивизм меня подтолкнуло участие в экологическом лагере протеста в городе Азове Ростовской области в 2003 году. Мы протестовали против постройки терминала по хранению и перевалке метанола. В лагере была горизонтальная структура: все решения принимались коллективно на общих собраниях утром и вечером. Весь эколагерь был пропитан духом солидарности и взаимопомощи. Там я впервые испытал на себе радость коллективных действий и приобрёл первый опыт борьбы за права и человеческое достоинство.

О лагере я узнал от «Хранителей радуги» — тогда радуга ещё не использовалась ЛГБТ. Система была приблизительно такой: буржики пытались всеми правдами и неправдами построить вредное производство с нарушением всех законов. Люди обращались в суд, но их там динамили и кормили отпусками. Тогда они обращались в экологические организации типа Greenpeace. Легальные экологи опять писали в суды, но им опять не давали ничего, кроме бумажек, что всё под контролем. 

Они возмущались, распространяли информацию о беспределе. Дальше рассылался призыв приезжать через личные контакты и немного через интернет — он тогда был дорогим, немассовым и медленным. На протяжении всего лета на месте беспредела куча народу перекрывала своими телами дороги, строительную технику, офисы буржиков. Местные воодушевлялись, что их проблема — это не только их проблема. И тоже начинали активно участвовать в протестной деятельности, после чего социальная напряжённость вырастала до таких уровней, что переходила на федеральный уровень — после этого вредное строительство прекращалось или перепрофилировалось. 

Попойки в лагере были, но не в самом лагере — был ведь сухой закон, но ничто не мешало вечером отправиться в город погулять. Лето, куча народу, борьба за светлые идеалы: всё это располагало не только к деятельности, но и к отдыху. А в России как народ отдыхает? Выпивает! Мешало ли это деятельности лагеря? Нет, не мешало. Из этого лагеря я вынес одну важную идею: люди, объединившись вместе, могут противопоставить свою волю воле транснациональных корпораций и властей. Я понял, что всё небесполезно и можно добиться чего угодно, если правильно приложить усилие в нужное время и в нужном месте. В общем, всё как в физике.

Люди, объединившись вместе, могут противопоставить
свою волю воле транснациональных корпораций и властей

Ельцинская пора была временем грандиозных социальных, экономических и культурных преобразований. Продолжалось это всё до тех пор, пока система не перешла из фазы роста в фазу стабилизации. Помните, как КВН стал вне политики и пропали шутки, обличающие власть? Но ещё в первой половине нулевых можно было прикалываться [наручниками] к Госдуме, вешаться [на альпинистском снаряжении] напротив администрации президента, перекрывать дороги — это привлекало внимание людей к конкретной проблеме. И за это мы получали по 500 рублей штрафа как участники несанкционированного пикетирования. Сейчас за это трёху бы влепили, не меньше.

Стоять с мегафоном и говорить непонятно что — рутина. Стоять с мегафоном и доносить до людей идеи взаимопомощи — интересно. Сидеть в ментовке — рутина, но сидеть за идею — героизм.

«Хранителей» больше нет, но это не значит, что участники исчезли — экологические проблемы тоже никуда не пропали. Например, с лесным поясом Подмосковья. В своё время остро стоял вопрос с Химкинским лесом, потом Цаговским лесом в наукограде Жуковский. Сначала протестующие преследовали исключительно локальный интерес, потом объединились, но область велика — людей просто не хватало, чтобы отстаивать и свои местные проблемы, и проблемы всего региона. Кстати, одним из активных участников был Алексей Гаскаров, сейчас он политический заключённый по «Болотному делу». Его участие в защите Цаговского и Химкинских лесов стало одной из причин, почему к нему было столь пристальное внимание со стороны правонарушительных органов.

Сегодня существует широкое и разнородное движение в защиту лесов ТиНАО, территории Новой Москвы. Власти пытаются осуществить «территориальную схему развития» всеми неправдами — от административного ресурса на общественных слушаниях до запугивания активистов. Они хотят перенести административную инфраструктуру из центра в Новую Москву, но там будут вырублены сотни гектаров реликтового леса. Планируют строить офисные здания, элитное жильё, мебельные фабрики и распилочные цехи, чтобы вырубка леса стала вдвойне прибыльной.

В Троицке, Переделкине, Бутове и Московском на митинги выходят до 600 человек. Жители активно помогают друг другу, приезжают поддержать митинги протеста против территориальный схемы. Требования жителей сводятся к сохранению лесов и модернизации уже имеющихся дорог, власти же сейчас даже социальную инфраструктуру не хотят строить. Не знаю, чем закончится эта история, а пока я хожу со своим ребёнком защищать лес от вырубки. Пусть посмотрит на реликтовый лес — может быть, скоро такой возможности не будет.

Я с малых лет стал интересоваться политикой, так как моя семья была беженцами, бежавшими от войны и национальных погромов. Нищета в детстве, ксенофобия сразу ставили болезненные вопросы по поводу устройства мира. Единственной силой, удовлетворявшей моим взглядам, оказались радикальные антиавторитарные левые. Там было и прямое действие, так необходимое подростку, и, самое главное, система ценностей, не противоречащая моей: социальная справедливость, антимилитаризм, защита окружающей среды.

Одну какую-то фразу, повлиявшую на меня, тяжело отметить. Но когда тебя под дых бьёт милиционер, появляется ощущение абсолютной собственной правоты. Не сразу — когда дыхание восстановится. Я отказался от мяса, когда изучал статистику по воздействию мясомолочной индустрии на экологию. Такой рациональный был подход у меня. По-настоящему начал сочувствовать зоозащитному движению только после изучения материалов по опытам над животными в косметологической индустрии. Мы и в офисы таких организаций врывались, блокировали, крыс выносили — много что интересного. Бог меня не уберёг от собраний с марксистами, после которых хотелось вскрыть себе вены. 

Ещё я принимал участие в организациях фестивалей, в том числе в рамках городских праздников, выставок в местах скопления современного искусства и даже детских праздников. Тогда даже таскание на себе коробок со свежеотпечатанными стикерами или подача документов на митинг не являлись рутиной, от которой хотелось бы убежать. Было общее ощущение правоты и верности того, чем занят.

Самое весёлое — это не одно какое-то воспоминание, а общий привкус от каких-то времён прошлых. Какая-то иррациональная суперсила, которой обладали я и мои друзья. Можно было в течение месяца спать по два-три часа, вечером готовить акцию, а днём вкалывать на работе без всякого нытья. Было ощущение своей уместности и абсолютной убеждённости в собственной правоте. Повторить бы ничего весёлого не хотел, так как уже нет того лёгкого ощущения, что спокойно сядешь и отсидишь за свои убеждения, ни разу не пожалев о потери времени. 

Помню, осознание того, что всё изменилось, пришло, когда сотрудники пришли в киноклуб, который мы делали с друзьями. Сидели и думали: есть жучки или нет. Всё это заслуга сытых нефтяных времён и политической воли президент  — денег хватило и на техническое оснащение, и на увеличение штата сотрудников, и на расширение полномочий силовых структур, вводящих новые термины типа «экстремизма».

Я сделал большой перерыв в активизме по не зависящим от меня причинам. Уже потом увидел тщетность и неэффективность подходов, применяемых движением ранее. Сейчас я вообще критически отношусь ко многим вещам, вдохновлявшим меня прежде. Таких новых цепляющих вещей нет — разве что сегодня с большим интересом читаю о ранних этапах советского эксперимента.

В детстве я вообще природу защищать не собирался. Как-то не осознавал природоохранных смыслов — не попались на моей жизненной дороге соответствующие книги и фильмы. Я был тогда поглощён леворадикальными идеями освобождения мира от всевозможного зла. Сопереживал революционным левым движениям во всём мире, прежде всего в Латинской Америке. И планировал к этим движениям лично присоединиться. Сложись всё так, как я тогда планировал, я стал бы каким-нибудь герильеро в очень далёком зарубежье.

При этом я любил лес, который начинался неподалёку от посёлка к югу от Краснодара. У нас там была так называемая лесная империя, сделали несколько шалашей, куда уходили после школы и в выходные. В 1987 году я присоединился к общественной кампании против строительства Краснодарской атомной станции. Тогда же с товарищами сложилась идея построения экологической коммуны в Кавказском заповеднике. 

Затем я жил в удалённом горном поселке Сахрай в течение пяти лет в большом отрыве от всего, что происходило в стране. У нас реализовывался проект создания коммуны, после того как не удалось создать её в заповеднике. С 1994 года я стал возвращаться к экоактивизму, восстановил свои связи с зелёными и организовал «Социально-экологический союз Адыгеи». Здесь же возникла коммуна Атши, а в качестве её официальной ипостаси — «Независимая экологическая служба» — сейчас это та самая «Экологическая вахта по Северному Кавказу», где я работаю.

Я занимаюсь именно Северным Кавказом, за пределы региона в своей деятельности практически никогда не выхожу. Это огромная прекрасная земля, именно её я ощущаю своей родиной, именно здесь я защищаю природу от разных хищнических поползновений. У меня с детства сложились особые отношения с дикой природой — это было в гораздо большей степени истинным домом, чем моя жизнь в обычном мире. Всё это сохранилось до сих пор, в отличие от леворадикальных идей изменения мира вооружённым путём. Люблю уходить в дикую природу, мне органично там находиться и жить — это мой тыл. Иногда кажется, что я пошёл всё-таки каким-то не тем путем — проживаю большую часть своей жизни в обычном мире, а не в мире дикой природы.

Сегодня на Кавказе пытаются захватить огромные заповедные территории в верховьях рек Мзымта и Псоу под строительство новых горнолыжных курортов. Есть угроза добычи нефти на шельфе Азовского и Черного морей. Идет разрушение природы Таманского полуострова в результате строительства портов и новых дорог на Крым. Или вот незаконное строительство горнолыжного курорта «Лунная поляна» на территории Всемирного наследия. 

Иногда кажется, что я пошёл каким-то не тем путем — проживаю большую часть своей жизни в обычном мире,
а не в мире дикой природы

Чем я занят? Сижу в офисе, пишу пресс-релизы, новости и огромное количество официальных писем. Ещё выезжаю на общественные инспекции, хожу на встречи с чиновниками, координирую деятельность других активистов организации, реагирую на сигналы с мест, встречаюсь с местными жителями, веду интенсивную переписку по электронной почте. 

И тогда, и сейчас рутина эколога составляла неизбежную бюрократическую часть жизни — пресс-релизы, официальные письма, взаимодействие с официозом. Плюс обеспечение материальной стороны жизни, набор различных действий, которые необходимо было делать, чтобы держать корабль коммуны, а затем уже и просто экологической организации на плаву. А вот лагеря, акции, походы, инспекции — это наоборот живая жизнь. Она вряд ли может стать рутиной. 

Молодёжи я советую находить единомышленников, ибо в одиночку мало что можно сделать. То есть вливаться в ряды существующих структур, объединяющих таких единомышленников, а если их нет — значит, создавать такие структуры. И действовать, действовать, действовать на земле — решать одну за одной, бесконечный поток больших и малых задач, с каждой из которых мир на один маленький шаг становится лучше или хотя бы не становится хуже. К сожалению, задачи второго порядка, как правило, приходится решать гораздо чаще, ибо зло постоянно наступает и нужно держать рубежи. 

Вот, например, всё ещё в колонии находится Евгений Витишко, член нашей организации с 2009 года. Неслучайно его арестовали накануне Олимпиады — её проведение является одной из наиболее чёрных страниц для природы Кавказа. Это тягчайшая пытка, когда в неволе оказывается социально активный человек, для которого постоянное действие — это основа жизни. Подлецы в лице чиновников, следователей, прокуроров, судей и надзирателей, которые организовали эту пытку, за свою подлость и амёбное бездушие ещё ответят. 

Ситуация с Витишко — яркий пример тех рисков, с которыми сопряжена природоохранная деятельность в нашей стране. Вот насколько пограничной стала элементарная природоохранная и правозащитная деятельность, осуществляемая в интересах всего общества. Сон разума, царящий сейчас в России, привёл к тому, что охрана природы охранителями этого сна зачастую расценивается как антигосударственная деятельность. Все активные члены «Эковахты» ходят по этому краю. Я вот, например, постоянно чувствую нависающую надо мною угрозу и стараюсь быть осторожным.