Смена подрастает: Молодые российские документалисты о своих проектах

7 июня в московском Центре документального кино пройдут показы платформы «Смена» — совместного проекта Beat Film Festival и продакшен-компании Stereotactic. «Смена» — это короткометражные фильмы о музыке молодых российских режиссёров — от хроник московского Boiler Room до мюзикла о российской деревне. Мы решили поговорить с несколькими участниками платформы об их проектах, планах и съёмочном процессе. 

Ваш фильм — это вообще документальная история? Как вам удалось найти героя и уговорить его сняться в фильме?

Инна Омельченко, режиссёр: Вопрос «документальная» история или нет достаточно сложный. В плане правдивости и неподстроенности всего, что там происходит – да, снимала все, как есть. Но тут есть несколько граней. Например, я могу сказать, что кино «документальное», потому оно является «документом времени»: можно однозначно определить, в каком году было снято это кино и где оно было снято – хотя бы по запакованной в зелёное Спасской башне. Можно увидеть, как живут люди в условной Московской области, как живут гастарбайтеры в московских коммуналках. Это одна грань. Другая грань в том, насколько «документален» сам метод, который я использовала, когда делала это кино С этой стороны можно считать, что «Ямаха» «недокументальное» кино, потому что я будто бы манипулирую реальностью, приукрашая её.

Но важно понять, что режиссёр манипулирует в любом случае: монтажом, тем что показывает и чего не показывает, даже выбором камеры, которую использует. Я просто старалась исследовать эту самую «правду» визуальными методами. Мне сложно найти «правду» в словах героя, потому что она находится где-то глубже, поэтому интервью как метод не использую. Вообще слов мало в фильме. Главное, чтобы исследование не превратилось в подтверждение уже сформированной точки зрения, типа «я считаю, что в России всё плохо – все бедные и наркоманы». Потом я показываю только то, что подтвердит это моё представление, откуда-то взявшееся. В общем, сложный это вопрос. Проще заменить слово «документальное» на «неигровое», и жизнь тогда становится намного легче. А герой нашёлся сам собой. Обратила внимание на продавца в продуктовом магазине. Он отличался от всего остального персонала: слишком молодой, странная причёска и рокерская футболка. Витал где-то в облаках. Ему явно не до работы было, и я решила с ним познакомиться. Уговорить героя сниматься в кино примерно так же сложно, как парню -- добиться внимания незнакомой девушки.

А кто он вообще — он нигде не учится, откуда он?

Он нигде не учится. Он из Покрова. Приехал когда-то в Москву, устроился в магазин работать. Но, на мой взгляд, это не имеет никакого значения. Герой мог бы где-то учиться, мог бы и не учиться. Он мог бы быть из Ярославля, из Ижевска или, например, из Великого Устюга. Ещё из тысячи городов, не исключая самой Москвы. Лондон, пожалуй, вряд ли, а в остальном, можно спокойно тыкать в карту России пальцем наугад и с закрытыми глазами. Кино в том числе и о том, что это не так важно – откуда герой и где он учится. Важно то, как он считается со своей жизнью и мечтами.

Но у вас получается такой печальный герой — даже в моменты, когда он уходит от реальности в игру на синтезаторе, всё это выглядит как чистой воды эскапизм.

Из того, что вы говорите, не следует, что он печальный герой. Эскапизмом это кажется только со стороны. На самом деле у большинства из людей есть такие же мечты, которые кажутся им чем-то более значительным, чем игра на старой «Ямахе», но при этом они могут быть так же далеки от достижения своей мечты, как и герой моего фильма. То есть большинству людей их мечты не кажутся эскапизмом, хотя можно утверждать, что они тоже могут не достигнуть своих желаний. Скорее, в какой-то момент они просто забудут или откажутся от них. У героя просто преувеличенно донкихотский подход к жизни. Я не считаю, что многие уж сильно далеко от него ушли. В каком-то, возможно, метафизическом плане.

А Валентин фильм видел, ему понравилось?

Валя видел фильм. Его реакция была неоднозначной. Думаю, если смотреть на себя со стороны – можно многое узнать. Вот он что-то узнал о себе – как бы со стороны, как бы моими глазами. Увидел то, что я считала важным в нём. Документальный фильм невозможно снять так, чтобы герой от начала и до конца был таким же, как в жизни. Но он сказал, что завязывает с вокалом.

Это был, как я понимаю, ваш выпускной проект? А что дальше — есть какие-то планы?

Это был курсовой фильм, но впереди диплом. Вот он и будет выпускным проектом. Пока планы туманные и меняются по десяти раз на дню. Но даже если бы планы были, я, пожалуй, бы умолчала. В документальном кино всегда есть большой риск, что ничего не получится.

Как вам вообще пришла в голову идея снять «Ладно Хорошо»? Почему именно тема русской деревни? 

Юлия Курмангалина, режиссёр: Для «Смены» снимать надо было про музыку. Показалась интересной идея изучить музыкальный контент русской деревни, обратились к Александру, он любезно дал наводку. Хотелось избежать внятной повествовательной линии, документальности. Больше думать о поэтике и красоте. Это был эксперимент, ничего конкретного.

Анна Корниенко, режиссёр: А почему нет? Русская душа, поля, бабушки. Ключевой фактор был отправиться в экспедицию непонятно куда и к кому с рюкзаками, а в итоге привезти кино!

Просто это же такая чуть-чуть истоптанная поляна с известными ассоциациями — полуразрушенные дома, непонятно как выживающие старики, вот это всё. Не было страха, что всё выйдет мрачно?

Юлия: У меня, например, не было. Так как это не репортаж, не док. У нас была другая сверхзадача, наша воля была в том, как это показать и что показывать, а что — нет. Мы хотели о хорошем, не о предлагаемых обстоятельствах, а о людях. Да, это, конечно, угасающие пенсионеры, спору нет, но угасать можно по-разному, они вот делают это с песней.

Весёлые оказались?

Александра Кулак, режиссёр: Любой человек бывает и весёлым и не очень. Бабушка, которая плакала и рассказывала об умершем сыне, через пять минут готова была пуститься в пляс. Перед поездкой мы поняли, что жанра и примеров документального мюзикла не существует. И решили попробовать сделать что-то похожее.

Что вы сами-то почувствовали в деревне? Как прошёл съёмочный процесс? 

Александра: Наш проводник выполнял роль администратора, мы давали какие-то задачи: кто нам нужен и что более интересно, а он договаривался, и мы приходили в гости.

Анна: Люди добрые, в дом пустят, накормят, затопят баню! Это странно, ведь они тебя ни разу не видели, а твоё имя узнают только на пороге.

Юлия: В деревне было клёво! Люди более открытые, менее подозрительные. С ними и сложно, и просто одновременно. Нас там и устроили, и кормили, и в бане мыли. Мне кажется, человек должен жить на природе, видеть дали, ходить пешком. Так он как-то психически и физически здоровее развивается, а интеллект — дело наживное. Приятно, короче, время провели. Всё как-то естественно происходило.

У вас уже в активе клип есть, короткометражка на фестивале. Какие вообще планы дальше?

Анна: Посмотрим.

Александра: Планы есть — в июне начинаем с другом монтировать одну интересную штуку, но пока рано об этом рассказывать.

Юлия: Проект по поиску художников в заведениях закрытого типа: тюрьмах, психбольницах и психоневрологических интернатах. «Широта и долгота» называется. Делать про них фильмы-портреты такие небольшие. Ездить в экспедиции в разные края, собирать и показывать подобные работы, сделанные в условиях изоляции самодеятельными художниками. Ар-брют меня интересует.