«Молодёжь вообще не знает, что ей делать»: Интервью с сибирской группой Ploho

В пятницу в клубе Powerhouse сибирская группа Ploho презентует свой новый альбом. Их холодная и циничная констатация фактов об окружающей всех нас действительности, поколении, потерявшем какие бы то ни было ориентиры, идейных, экономических и социальных кризисах в России и прочих сложных для принятия фактах пойдёт дальше и вырвется за рамки слегка приевшегося гулкого постпанка. Накануне премьеры пластинки мы встретились с ними в их студии — закулисье клуба Powerhouse — и поговорили о музыке, нынешней молодёжи и переменах.

Начнём с самого главного. Завтра вы презентуете новый альбом. О чём он?

Виктор: Новый альбом будет называться «Ренессанс» и как по звуку, так и по текстовой начинке будет очень отличаться от всего предыдущего. От такого домашнего лау-фай-постпанка он будет очень далеко, уходя, скорее, в сторону танцевальной музыки. 

А чем продиктованы такие перемены? 

Виктор: Во-первых, подобный домашний лоу-фай-постпанк — это довольно узкий жанр, в нём нет возможности широко развернуться. Со временем у нас стали появляться песни более интересные в плане аранжировок и текстов, и снова загонять их в рамки лоу-фая просто не хотелось, потому что они могли раскрыться гораздо шире. Ну а так, желания угнаться за какими-то трендами, конечно, не было. 

А в последнее время эстетика панка 1990-х стала очень популярной. Не потому ли, что последние пару лет всё сильнее напоминают это время?

Виктор: Я думаю, да. В последнее время настроения у людей стали очень похожие. События всё сильнее напоминают то, что происходило в середине и конце 1990-х. Граница с военным положением считается чем-то повседневным и никого особенно такое уже не удивляет, так же как и тогда никого не удивляло то, что идёт война в Чечне, и все были к этому привыкшие. Если бы мы, наоборот, гнались за каким-то трендом в новой записи, то, наверно, ещё больше углубились в эту эстетику, чем на «Смирении и отрицании», и писались бы вообще на каких-нибудь старых советских комбиках на кассетную портастудию, что сейчас многие и пытаются делать. От этого хотелось отойти и по той причине, что, когда мы начинали «Плохо» как проект, конечно, существовали группы похожего характера, но их было не очень много, тем более популярных. А сейчас их всё больше и больше. Почти каждый день в Москве проходят постпанк-концерты, и это тоже во многом сыграло свою роль. Мне кажется, всё это уже не очень осмысленно делается, а сам посыл в этих группах теряется в угоду тренда. «Будем играть плохо и лоуфайно — и народ придёт на концерты. А будем играть, как мы обычно играем, — не придёт». Захотелось от этого немного в сторону уйти.

Почитав ваши тексты, становится понятно, что вам, в принципе, близка социальная повестка. 

Виктор: Конечно, по-другому, мне кажется, и быть не может. О чём же ещё петь? Чем вдохновляться? 

Ну, кто-то же, наоборот, избирает путь внутренней миграции и закрывает глаза на то, что происходит вокруг. 

Виктор: Я, как автор текстов, так не могу. Я могу писать только об окружающем. Социальная сторона меня очень волнует, но именно политическая, пожалуй, меньше всего. Я никогда не пытался писать тексты за определённую сторону, к чему-либо призывать или как-то очень ярко выражать свою позицию, конкретную или радикальную. Всё, что пишется, если оно и имеет какой-то подтекст или какой-то завуалированный политический смысл, не более чем описание того, что нас окружает. Это ни в коем случае не идейная музыка, и у нас нет желания какую-то идею как-то уж очень резко донести.

В некоторых других интервью вы говорите про вдохновение английским панком 1977 года. У вас же музыка явно рассчитана на русскую аудиторию. И всё же есть ли у вас какие-то амбиции, связанные с Западом?

Виктор: В первую очередь мы нацелены, конечно, на русскую публику. На русском поётся не случайно, и поётся-то, собственно, о России. Но в ближнее зарубежье нам очень хочется, и, скорее всего, мы туда поедем осенью. Нас ждёт выезд в Варшаву, в Прибалтику. Есть какие-то планы на то, чтобы посетить Германию. Но опять же поехать в Мексику или в Южную Америку, как Motorama, может быть возможным только в виде какой-то экзотики для местного андеграунда. Те же Польша и Прибалтика — это бывший соцлагерь, где очень много людей, которые прекрасно понимают, о чём мы поём, разговаривают на том же языке и примерно о том же самом думают. Поэтому я не сильно разделяю это направление туров, как гастроли в Европу. Если говорить про такие страны, как Франция, например, то туда я особенно много перспектив ехать не вижу. 

Вы поёте о начале 1990-х. Как вы сами воспринимаете это время и с чем его ассоциируете? 

Андрей: Я воспринимаю это как среду, в которой сформировались мой характер и сознание в целом. Это то, откуда я родом. 

Виктор: Мне это время напоминает чистилище. Промежуток в десять лет между двумя эпохами, в который происходило что-то абсолютно непонятное, невероятное и абсолютно неуправляемое. С другой стороны, это время, которое сформировало почти всё, что сейчас есть. Практически все сферы нашей жизни сформировались в 1990-е. Взять, например, музыку. Вся эта дешёвая попса, которая и сейчас так популярна, появилась тогда. Прошло 30 лет, а на экране всё ещё Пугачёва. 

А почему так? 

Виктор: Я думаю, что это своеобразное «эхо монархии». Всё передаётся от отца к сыну. Грубо говоря, Пугачёва — царица эстрады российской, дочь её — принцесса эстрады российской и так далее. 

Андрей: Важно сказать, что мы не культивируем эпоху 1990-х, а скорее подводим черту под всем этим. Мы принимаем это время, мы выросли в нём, и оно в нас есть, но мы будем двигаться дальше. 

Виктор: Новый альбом называется «Ренессанс», потому что в нём нет отсылок к 1990-м, 1980-м и Совку в общем. Если и есть в нём какая-то социальщина, то она исключительно современная. В звуке, конечно, осталось многое оттуда. Например, мы используем драм-машину, которую с конца 1980-х использовали все — от эстрады до рока. Но в целом этим названием мы подводим под этой эпохой черту. 

Вы играете довольно мрачную и пессимистичную музыку, которая более чем соответствует названию группы. В связи с этим вопрос: где счастья-то искать? 

Виктор: У меня нет какого-то общего хиппарского отношения к счастью, говорящего про мир, любовь и прочее. Мне кажется, для меня счастье приравнивается к какому-то адекватному восприятию положения вещей вокруг. Когда ты понимаешь, что происходит вокруг — тогда, наверное, и счастье. Когда у тебя есть какая-то твёрдая позиция, ты понимаешь, что тебе дальше делать, чем заниматься прямо сейчас, и ты не чувствуешь себя потерянным. Сейчас куча молодёжи вообще не знает, что ей делать, и просто плывёт по течению. 

Андрей: Для меня это, как бы странно ни звучало, наверно, достаточный уровень эндорфинов в клетках головного мозга, который и обеспечивает это состояние. 

А что стимулирует ваш уровень эндорфинов? Музыка? 

Виктор: Да, пожалуй. В последнее время я ничем не занимаюсь помимо музыки. И сейчас это решающий фактор чего бы там ни было, будь это счастье или, наоборот, негативные эмоции. Для меня наша музыка — как выхлопная труба. Если у машины выхлопную трубу заклеить, она в негодность придёт и вообще взорвётся к чертям. Мне надо как-то выводить весь негатив из себя, и получается делать это только через музыку.