«Хорроры и порно — удивительно невинные жанры»: Интервью с Мирославом Слабошпицким

19 февраля в российский прокат выходит «Племя» — двухчасовая драма о любви, сексе и смерти в интернате для глухих, получившая три награды на прошлогоднем Каннском кинофестивале. Мы поговорили с режиссёром Мирославом Слабошпицким о его фильме, планах на будущее и жанровом кино.

Вы сейчас в Берлине представляли уже следующий свой проект — полнометражное продолжение «Ядерных отходов».

Скорее, фильм немного по мотивам «Ядерных отходов», называется «Люксембург», это будет копродукция Франции, Германии и Украины. Мы собираемся начать снимать его в декабре 2015 года. Но в сюжете не будет ничего общего с короткометражкой — её мы использовали, скорее, как какой-то визуальный материал.

«Племя» выходит в России на следующей неделе и оказывается в очень интересной ситуации — будь вы русским режиссёром, определённая аудитория немедленно обозвала бы фильм чернухой. Но вы украинец, а значит, всё нормально. При этом совершенно же понятно, что на месте киевского интерната мог бы оказаться московский или екатеринбургский. У вас получился отличный трюк!

Вообще, наверное, московский с большей вероятностью, потому что вся неформальная движуха, ну условно — глухая мафия, во всяком случае раньше, во времена «Страны глухих» Тодоровского, она в Москве была, естественно, ярче, мощнее и коварнее, чем у нас.

Вы, кстати, на вопросы о правдивости истории отвечали, что она соткана из криминальной хроники, каких-то воспоминаний знакомых и так далее, значит, «Племя» — это всё-таки совсем не про интернат для глухих, где торгуют воспитанницами и нападают на прохожих? Это универсальная история?

Безусловно, я не снимал картину о глухих, я не снимал картину про глухих. Я просто снимал фильм с глухими актёрами. Мы использовали глухих актёров, мы рассказали историю на языке жестов. Но не надо далеко ходить: любой фильм об интернате, о тюрьме или о школе — это всегда метафора общества. Закладывал ты это или не закладывал, это всегда так будет работать.

А на Украине «Племя» не обвиняли в излишнем пессимизме и непатриотичности? Как это случилось у нас с «Левиафаном», несмотря на то что Андрей Звягинцев настаивает на том, что сюжет его фильма — универсальный.

Я голосовал как член Европейской киноакадемии за «Левиафан», за Звягинцева. Я с ними виделся, кажется, в Лос-Анджелесе. Звягинцев — один из самых приятных людей, которых я встречал в жизни. «Левиафан» — совершенно замечательный фильм, и не знаю, насколько это могло бы быть не в России — мне кажется, что это всё-таки специфически русская история. Хотя я знаю про бульдозер в Америке и так далее. 

Ну, у нас была такая мощная, жирная индульгенция, которая называлась Каннский фестиваль, откуда мы приехали в мае с двумя призами «Недели критики». И мы, собственно говоря, до этого сдавали фильм в Госкино. И вся комиссия, которая фильм смотрела, все встали обалдевшие, все прошли мимо колонной и говорили: «Поздравляю, поздравляю, поздравляю…» В этом смысле у нас был скандальный сеанс в Доме кино, когда там кричали «Позор!». Но на тот момент мы собрали свои 35 призов и продали свой фильм в 35 стран — скандальный показ в Доме кино для кинематографистов старшего поколения уже не имел никакого значения.

Негативная история была с «Оскаром» — это был большой скандал, нас не выбрали, хотя мы могли бы и в девять фильмов попасть, и в пять. В этом смысле Звягинцеву всё-таки больше повезло, потому что фейсбук-срач — он сегодня есть, а завтра его нет, а номинация — это уже другая история. Получит либо он, либо «Ида», 50 на 50, и если получит, то фейсбук-срач унесётся, а «Оскар» останется. Так что в этом смысле я даже готов с ним поменяться.

А «Оскар» очень бы хотелось? Кажется, призы Каннского кинофестиваля в каком-то смысле престижнее.

Можно по-разному относиться к тому или иному решению академиков, они и сами любят покритиковать эти решения гораздо более умело и фундаментально, чем мы. Но так или иначе приз Американской киноакадемии — это Нобелевская премия в области кино. Выше ничего нет.

Получается всё-таки, общественная реакция очень отличается — у «Левиафана» были всё те же козыри на руках, но они были восприняты именно что наоборот. Номинация на «Оскар» — это происки американских врагов, и от этого фильм становится ещё хуже с точки зрения его многочисленных хулителей. У вас такой проблемы не было.

Ну, Украина, в отличие от России, — это член большой коалиции, и мы во многом устояли благодаря поддержке всего мирового прогрессивного сообщества — Франции, Великобритании, Германии и Соединённых Штатов. Такой дискурс антиамериканский был бы здесь дико странен, невозможен. 

Как вообще прошёл прокат фильма на родине? 

На родине прошёл хорошо. У нас где-то около 300 экранов, очень маленький рынок, плюс, когда мы стартовали, у нас не было кинотеатров в Крыму в силу понятных причин. У нас было 42 экрана в первый уик-энд, мы продали что-то около 9000 билетов, это не «Властелин колец», это чуть больше, чем обычный украинский фильм, за редкими исключениями.

У вас получается очень широкий международный прокат. Фильм оказался коммерчески успешным?

Я не знаю, насколько успешным, потому что продажи сейчас не очень дорогие, но да, фильм прошёл во Франции, вот сейчас прошёл в Южной Корее — они очень сильно запарились, заказали постеры какому-то иллюстратору № 2 в стране, очень серьёзно к этому подошли. И у них было 8000 проданных билетов.

У них жёсткая система: если ты в своём сегменте не становишься № 1, то ты выбываешь из проката. Мы на первой неделе стали первыми — как мне объяснили, фильм очень понравился хипстерам. Я снял кино для хипстеров. Притом что некоторые выдающиеся артхаусные фильмы там очень легко вылетали на первой неделе.

Вы долго шли к дебюту, но с ним почти одним махом стали главным режиссёром Украины. Возможностей стало больше — если предложат снять откровенно коммерческий фильм, согласитесь? 

Я не очень понимаю, что такое коммерческий, потому что на самом деле в смысле Украины-России я вообще не очень уверен в этом понятии. Но вообще после фестивального успеха следующий шаг для европейского режиссёра — это фильм на английском языке с парой известных актёров. И когда я был на «Сандэнсе», у меня было много всяких разговоров по этому поводу. Но сейчас я готовлю кино о Чернобыле, у нас не намного больше бюджет, чем у «Племени» — там миллион с чем-то евро. Пока что я надеюсь, что мне удастся сделать картину достаточно свободно. Америка — это такая история, где, с одной стороны, лучше место на Земле для кинематографистов, с другой — там не у всех получается и сложно просчитать, получится или нет.

А с кем бы вы предпочли поработать из тех самых известных актёров?

Это очень большой список. Проблема в том, что звёзды моего детства отчаянно стареют. Не знаю, сложно ответить на ваш вопрос. У меня вообще пока нет железной уверенности, что я хочу работать с актёрами.

Вы как-то говорили, что «Племя» — фактически вестерн с главным героем, который борется свою любовь. Но ведь финал таким странным образом эту любовную линию чуть-чуть заминает. Получается, фильм всё-таки про его конфликт с племенем, а не про любовь?

Ну, любовь — это движущая сила. Был такой фильм, который, хоть и выдыхается ко второй половине, мне страшно нравился — «Теория заговора» с Мелом Гибсоном. Про блаженненького таксиста, который издавал газетку «Теория заговора», там он писал про мировое правительство масонов, у него было пять подписчиков, и вдруг случайно он угадал в своих историях правду, и за ним началась настоящая охота. И он влюбился в девушку, по-моему, Сандру Буллок, и вот он рассказывает, что любовь — это то, что даёт тебе крылья, ты разбегаешься, прыгаешь с крыши Эмпайр-стейт-билдинг, и тебе всё равно.

То есть, получается, это любовь его толкнула на зверство, а не племенное воспитание?

Я не воспринимаю это так. «Племя» — это некий дохристианский мир, в котором вообще нет понятия о добре и зле. И появление любви в этом мире приводит к непредсказуемым последствиям. Я вообще считаю «Племя» очень гуманистичным фильмом.

Как вы вообще к такому жанровому, «плохому» кино относитесь, вроде этого фильма с Гибсоном?

Я не считаю жанровое кино плохим. Как зритель я всеяден. Я смотрю фестивальные фильмы, и фильмы ужасов, и порно, и мейнстрим. Это чудовищная банальность, но кино действительно бывает только хорошим и плохим.

Кстати, правда, что главный герой оказался довольно неуправляемым парнем, который прямо со съёмок бегал на Майдан?

Они все были порой более-менее неуправляемы. Не то что неуправляемы, но они молодые, они там нарушали трудовую дисциплину, пьянствовали, у нас был Майдан — туда вот он ходил в свободное от работы время. Съёмки длились очень долго, периодически они восставали против меня, приходилось подавлять, но это естественно, это живой процесс — но какой-то неуправляемости в этом смысле не было. Мелочи.

Вы вроде пессимист, но вывод-то получается вполне оптимистичным: индивид побеждает злосчастный коллектив и вырывается на свободу?

Он его уничтожает. Не знаю, наверное, все эти годы копилось большое количество кандидатур, которым мне хотелось съездить тумбочкой, я не мог этого сделать, но таким образом как-то утолил эту свою потребность. Запрос на агрессию был так или иначе утолён, иначе бы возникла фрустрация, а это неполезно для здоровья. По счастью у меня такая профессия, что я могу кормить своих демонов без вреда для окружающих.

Как ощущается свобода в Киеве спустя год после революции? Мы писали про клубную культуру, которая вопреки отсутствию денег прямо-таки расцвела, а что с кино? По идее, финансирование стало достать ещё тяжелее, но с другой стороны — мощный импульс? 

Безусловно. Война в стране — у нас же нет нефти, и война для нас стоит сумасшедших денег, миллионы долларов в день, помимо всего прочего, людей убивают, это чудовищно. Война — это дорогое удовольствие, поэтому бюджет киношный сократился, и пока не очень понятно. Игровое кино — это большие затраты… Но есть настоящий бум документалистики — куча людей снимали на Майдане, и они снимают где-то в Донецке. Куча народу снимает документальные фильмы, уже какие-то в этом году прозвучали, начиная с «Майдана» Лозницы. И я думаю, что большой поток документалистики будет, это её время — история творится на наших глазах.

Вы вообще верите в большие, цивилизационные перемены, которые помогут постсоветской стране оторваться от своего прошлого и стать другой? Ведь по большому счёту невозможно представить сюжет «Племени» в западноевропейской стране. 

Я не знаю. Мне 40 лет, и я окончил школу, когда Советский Союз распался. Поколение 30-летних при всём желании просто не представляет, что это такое — просто не знает, что это. Я был в Польше, я был в Чехии, это так или иначе советские страны — думаю, что оно всё более или менее как-то развивается в правильном направлении. Что касается невозможности этого — я не знаю, но периодически там по другим причинам до сих пор что-то вспыхивает: вчера в Дании обстреляли карикатуриста, периодически кто-то палит в Швейцарии, хотя, казалось бы, там рай. Что касается такого устроенного по типу мафиозной группировки государства, то в этом смысле племя должно быть уничтожено. 

Должно. А будет?

Ну, у нас в этом смысле большой прогресс.

А в России уход от такого порядка вещей возможен?

Не знаю. Вам на месте виднее.

С вашими фильмами пока складывается ощущение такого сурового восточноевропейского авторского кино, а вы вообще не хотели бы попробовать себя в жанре — например, комедию снять или фильм ужасов? 

Комедия — не знаю, фильмы ужасов я очень люблю, наверное, если бы у меня была хорошая идея… Поскольку я долгое время не мог ничего реализовать, я уже сформировался целостно и люблю всё контролировать, люблю, чтобы у меня не было начальников, поэтому я бы не смог где-то работать нанятым режиссёром. В мире есть много режиссёров, которые командные игроки и так далее, но для себя я не думаю, что это целесообразно.

Ну а если представить, что вы совершенно независимы на площадке, и задача одна — снять фильм ужасов. Что бы это было?

К сожалению, у меня нет сейчас хорошей идеи фильма ужасов. Если бы была, я бы её реализовал. Фильм ужасов, как и порно, — это удивительно невинные универсальные кинематографические жанры, и мне было бы очень интересно попытаться переосмыслить их по-новому.

Можете назвать три любимых фильма ужасов?

«Ночь живых мертвецов» и «Рассвет мертвецов» Джорджа Ромеро, «Техасская резня бензопилой» Тоуба Хупера.

А в России бы снимать согласились, если бы бюджет и независимость дали? 

Предлагать надо было тогда, когда я жил в Петербурге. Мне предлагали дважды снимать кино после успеха «Племени», это были прекрасные предложения с хорошими бюджетами, но я отказался в силу понятных причин.