Чужих здесь нет: Как я кочевал с оленеводами

Знакомство 

Я сел на поезд до Воркуты. Его особенность в том, что независимо от того, есть ли у тебя еда или нет, здесь кто-нибудь накормит. Стопроцентная гостеприимность. Кормят вахтеры, которые едут со службы, кормят воркутинцы, кормят даже проводницы. И все бесплатно.

Схожу в Сейде. Надо за минуту успеть выпрыгнуть из поезда. Причём на обратном пути поезд там не останавливается. Сам посёлок уже давно не функционирует: он состоит из заброшенных домиков, рядом с которыми ржавеет техника, от КамАЗов до мелких баркасов. На периферии посёлка стоит недостроенное панельное здание. Там собирались открыть какую-то фабрику, но так и не успели. Железнодорожная станция в Сейде — важная развязка между Воркутой и Лабытнангами, так что только она поддерживает жизнь посёлка и только на ней есть единственный магазин. Ещё в поселке есть бабушка, которая печёт хлеб и продаёт его. Есть пара мужиков, которые занимаются починкой снегоходов и возят редких туристов и рыбаков по тундре. Есть работница магазина и персонал станции. Больше никого тут нет.

На следующий день мы с железнодорожником Василием выехали к кочевникам. Через какое-то время я заметил, что все местные прекрасно ориентируются в тундре. Для меня это голая и однообразная поверхность, а для них она полна знаков:

— Ты чего, не помнишь вот этот куст? Или этот холм? Мы же по нему спускались, — повторяли мне раз за разом. А я так ничего и не мог вспомнить.

Мы с Васей приехали только к вечеру. На улице было –40, ехали весь день, и пальцев ног я уже не чувствовал. В чуме было застолье, но разговаривали мы мало. Вообще, оказалось, что найти общий язык с местными очень сложно. Я просто сидел и молчал. А потом меня позвали на улицу. К ночи температура сильно выросла до –10 градусов. Казалось, страшно тепло, но главное — над нами было северное сияние. Очень круто. Часа два оно полосой тянулось через небо. Свет иногда закручивался в узоры, а иногда просто тёк зелёным ламинарным потоком. Периодически свет переставал подчиняться магнитному полю и просто затягивал всё небо, а потом снова вытягивался в полосу. Сначала я час бегал с камерой и бесконечно снимал, потом мы просто курили у входа и смотрели вверх, а потом нам надоело и захотелось есть. Такого этой зимой больше не было. На следующий день погода безнадёжно испортилась, и после морозов и ясного неба нас ждало первое потепление и с ним затяжная снежная пурга.

Дальше всё как-то смешалось. После застолья все гости разъехались по своим чумам, а жители нашего уехали в город навестить каких-то родственников. Остался бригадир Василий, я и молодой парень Иван, который только недавно переехал сюда. Дел не было. Вообще, зима — застойное время. Олени пасутся сами по себе, и пастухи ищут дела по дому, ездят в гости и, если так можно сказать, отдыхают. Я занимался едой и уборкой. Ну, с утра закинул мяса вариться, потом пожарил картошку. От скуки покрутил китайский приёмник и получил шипение и еле разборчивые слова в ответ. Кажется, Первый канал. И всё, больше делать нечего.

Так прошла неделя. Я переехал к соседней бригаде на пару дней, а потом уехал домой. Первый выезд не удался, нужно было просто дождаться начала кочёвки.

 На обратном пути поезд там не останавливается. Посёлок уже давно не функционирует: он состоит из заброшенных домиков, рядом с которыми ржавеет техника.

Жизнь

Апрель. Я снова в поезде. Неделю назад позвонил бригадир и сказал, что они двинулись на север. Мы договорились встретиться на станции Сивая Маска, закупить еды, немного водки и поехать в чум. Сивая Маска особенно ничем не отличается от Сейды или от любого другого посёлка в этом районе. Такой же призрак советской эпохи. Гниют заброшенные домики, отсутствуют люди, разбросана и ржавеет старая техника, а единственный магазин находится в полубочке, которая похожа на бывшую бытовку вахтёров.

Всё снова началось с застолья. Был день Пасхи, и в гости приехали соседи. А на следующий день мы подготовили упряжки, запрягли оленей, собрали чум и поехали вдоль Уральских гор на север. Погода была мерзкая и промозглая, но тучи стояли высоко, так что были видны подножия гор. Караван на фоне узора хребтов даже при пасмурной погоде казался чем-то величественным.

Вдали от цивилизации, в самой заднице мира по тундре кочуют люди. К вечеру они отстраивают свой дом, готовят теплый ужин и засыпают. Они стоят пару дней на новом месте, занимаются делами по дому и снова в путь. Им как бы и не надо то, что мы тут веками изобретали и чем облегчали нашу жизнь. Да, у них есть мобильные телефоны и телевизоры, но большую часть года эти штуки всё равно бесполезны.

На этот раз я как-то лучше вписался. Всегда находились дела. Мы ездили за дровами, пилили, кололи, таскали, а в свободное время тренировались в местных видах спорта. Главным из них было метание аркана на палку, которой обычно подгоняют оленей. Один раз такая тренировка закончилась побоищем. Надо было накинуть аркан на кого-нибудь, а потом перетянуть. Люди валялись в снегу, кричали, смеялись, бегали и кидались друг в друга верёвкой. Из чума выглядывали женщины и дети, по-доброму улыбались. Закатывалось солнце, и картина сражения стала похожа на оранжевое месиво пастухов в пыли из морозного снега.

Работа здесь, как ни крути, суровая. Просыпаемся рано, иногда часов в пять утра, если надо кочевать. В таком случае все вместе собирают чум. До обеда переезжаем. Потом надо съездить за дровами и наколоть их. К вечеру приближается дежурство, и счастливчик уезжает на 24 часа в стадо, всю ночь следит за ним, а в перерывах спит на снегу. Потом новый день. Или прошло уже два дня?

Быт лежит на плечах женщин. Каждый час им приходится таскать снег для воды, который почему-то очень быстро расходуется. Они постоянно что-то готовят. На завтрак, обед и ужин всегда несколько блюд, ведь в чуме живёт полно народу, так что на единственной печке постоянно что-то варится. Когда женщины уехали в город на два дня, мне приходилось готовить на всех. При этом нужно было заниматься рядовыми делами во дворе, например, юрковать оленей. После этого сразу же бежать смотреть, сварились ли макароны, захватить дров, натопить печь, сделать чай, принести снег, помыть посуду. Свободного времени у меня не осталось, а еду невозможно было есть. Странно, но женщины ещё и шьют, и за детьми следят, и чум убирают. Откуда они только время берут? Они, как и мужчины, не отдыхают; скорее всего, они ненавидят отдых. Забавно, но эти ребята постоянно говорят, что не работают по выходным. Правда, первым делом после завтрака выходят что-нибудь починить, а потом находят себе новое занятие. В общем, абсолютно ничего не меняется в выходные и праздники. Разве что на 9 мая мы остались в чуме после завтрака, чтобы посмотреть парад, но сразу после него снова пошли работать.

 При этом нужно было заниматься рядовыми делами «во дворе», например, юрковать оленей. После этого смотреть, сварились ли макароны, захватить дров, натопить печь, сделать чай, принести снег, помыть посуду. Свободного времени у меня не осталось, а еду невозможно было есть.

Думаю, чтобы понять суровость места, надо попробовать делать здесь самые обычные дела. Например, однажды меня пронесло во время сильной снежной пурги. Удовольствием это не назовёшь. Я даже придумал резонный вопрос: «А вы пробовали подтираться куском льда?»

Один раз бригадир увидел медвежий след. Все собрались, попрыгали на снегоходы и поехали по следу. Погоня шла весь день. Гнали по лесу, постоянно врезаясь в мелкий кустарник или очередную березу или ёлку. К концу дня снегоходы, люди и медведь выглядели очень потрепанно. Так что как только медведь вышел на открытое пространство, его пристрелили. Тут либо ты его, либо он тебя. Местные боятся, что медведь может прийти на запах к чуму или убьёт оленей из стада. Закон прост: нет медведя — нет проблемы. Шкуру на продажу, мясо на экспертизу.

У меня появилась своя упряжка. Точнее, я просил кого-то запрягать мне оленей, а потом сам на них ездил. В один день работы оказалось очень много. Мы тогда перевозили дрова за реку Усу. Тут такая особенность растительности, что южнее Усы растут леса, а севернее — ни деревца, белым бело, тундра. Была середина мая, держались последние заморозки. Пока река не вскрылась, мы перевозили дрова, на которых собирались провести остаток весны. Я ездил самостоятельно и учился управлению. Получалось не очень, но потихоньку я таки научился направлять оленей туда, куда мне надо, а не им. Я даже несколько раз успел потеряться, пока учился. Самый кайф был, когда мы наконец выехали из тундры к станции Чум, откуда уходит ветка на Лабытнанги. Закатывалось солнце, наш караван шёл вдоль линии железной дороги, рядом с которой тянулась вереница покошенных столбов. У станции, которая, кстати, состоит из трёх домиков, мы пересекли железную дорогу прямо на упряжках, скинули бревна и поехали домой, в тундру. Вернулись только в полночь, страшно уставшие. А потом немного выпили. Утром я обнаружил лужу крови на полу и бардак. В эти дни женщины были в отъезде, так что уборка и еда были на мне. Начался новый и тяжёлый день, надо было прибраться и выяснить, откуда появилась кровь.

Думаю, что кульминация нашей дружбы была в тот день, когда Зоя, хозяйка чума, заставила меня помыться. Она налила горячую воду из чайника в алюминиевый тазик, добавила немного снега и выдала мыло. К этому времени я уже месяц не снимал с себя одежды. При этом мыться в маленьком тазике было, мягко говоря, неудобно, и я старался сделать всё побыстрее. Но Зоя была довольно строга и не жалела подзатыльников.

В эти дни я уже помогал пасти оленей и частенько огребал от Ильи, одного из пастухов, за свои косяки. Он с добротой говорил, что теперь на меня можно ругаться матом, раз я стал пастухом. Мне, правда, оставалось выучить те фразы на языке коми, они их постоянно орут в скверных ситуациях.

В итоге, конечно, я не остался кочевать надолго. Похоже, что я просто из другого мира и мне надо решать какие-то надуманные проблемы и дела. Я вышел обратно к Сейде, взял билет на поезд и поехал в Воркуту. Снова депрессия.

 Вернулись только в полночь, страшно уставшие. А потом немного выпили. Утром я обнаружил лужу крови на полу и бардак.