Гора, которая ест людей: Как я провёл день в шахте серебряного рудника

Потоси находится на высоте 4000 метров, в той части Боливии, которую называют южноамериканским Тибетом. Над городом возвышается гора Серро-Рико. Своей правильной конусообразной формой она напоминает древний храм инков, где они приносили богам человеческие жертвы. Храма здесь нет, но почти все жизни и смерти жителей города связаны с этой горой. 

О том, что в её недрах много серебра, знали с давних времён, но настоящий серебряный бум начался с приходом испанских конкистадоров в XVI веке. Последующие два столетия Потоси был одним из самых богатых и населённых городов Нового и Старого света. В 1625 году здесь жило около 200 тысяч человек, больше, чем в Париже или Лондоне того времени.

Работать на шахтах свозили тысячи индейцев. Очень многие уже никогда не поднимались наверх. В то время серебро из руды получали, смешивая её с водой и ртутью, и люди растаптывали эту смесь ногами. Говорят, что с момента основания первой шахты здесь погибло около восьми миллионов человек. Поэтому у горы Серро-Рико есть ещё одно название — гора, которая ест людей.

Говорят, что с момента основания первой шахты
здесь погибло около восьми миллионов людей. Поэтому
у горы Серро-Рико есть
еще одно название — гора, которая ест людей.

Сейчас серебра почти не осталось, но для многих жителей Потоси гора Серро-Рико — единственный источник существования. Они объединяются в бригады и продолжают добывать руду. Самые бедные работают так же, как работали их предшественники 500 лет назад: роют штольни вручную и выносят мешки с рудой на спине. Вместо обеда — листья коки вперемешку с ядовитой пылью, по праздникам пьют чистый спирт. Доживают лет до 45 и умирают, чаще всего от силикоза — болезни, при которой легкие от большого количества пыли перестают нормально перерабатывать кислород. В развитых странах шахты хорошо вентилируются, а здесь у рабочих не хватает денег даже на самые простые респираторы.

— Куришь? — в темноте пещеры чиркнула спичка, и на пальце Гробера синим огоньком вспыхнула капля спирта. — 96 процентов, а ты не верил.

В тусклом свете горящего спирта появился крючковатый индейский нос, оттопыренная комком листьев коки щека и покрытое слоем пыли лицо. Рядом с Гробером можно было разглядеть каменную статую существа с рогами, недобрым оскалом из торчащих во рту сигарет, широко расставленными ногами в шахтерских сапогах и сжатым в левой руке непропорционально большим членом. Под ногами у идола лежали цветные ленты, листья коки, окурки и бутылки из-под спирта.

— Это Тио, — пояснил Гробер. — Там, — он ткнул погасшим пальцем в низкий свод ,— верят в Бога, а здесь мы верим в Тио (в переводе с испанского «дядя». — Прим. ред.). Ты, наверное, думаешь, он плохой, а он нам даёт руду, защищает от обвалов и других бед. А это, — он указал на член Тио, — символ плодородия и богатства. Мы угощаем его кокой, табаком и спиртом, а по праздникам приносим ему в жертву лам. На нашем языке, кечуа, этот ритуал называется тчая. Сегодня как раз день тчая. Все сильно выпивают. Те, кто давно Тио не навещал, приносят сразу литр. Ну и выпивают с ним. Гробер отлил немного спирта на сапог Тио, пробормотал что-то на кечуа, отхлебнул сам. 

Рядом с Гробером можно было разглядеть каменную статую существа
с рогами, недобрым оскалом
из торчащих во рту сигарет, широко расставленными ногами в шахтерских сапогах
и сжатым в левой руке непропорционально
большим членом. 

— Будешь? — сплюнув на землю смесь коки, спирта и табака, он протянул бутылочку мне. В нос ударил знакомый с детства запах жидкости для чистки кассетного магнитофона.

— Я сегодня хочу проверить одну заброшенную штольню. В другие дни там может быть кто-то ещё, и тогда приходится драться. А сегодня тишина, все отдыхают.

Мы взяли деревянную стремянку и пошли. Под резиновыми сапогами хлюпала богатая минералами слякоть, на сводах в свете фонарика разными цветами блестели кристаллы. Тоннель то разбивался на узкие коридоры, то разрастался до размеров станции метро. Иногда мы спускались по хилым деревянным лесенкам на горизонт ниже и ползли по норам, задевая головой зелёные сталактиты.

Изредка встречались другие бригады. Они уже закончили работу и принялись отдыхать. Сидели на сваленных в кучу куртках, пили спирт, зажёвывали его листьями коки и разглядывали вырезки из газет с обнажёнными женщинами, приклеенные к стенам штольни. Из-под фонарей на касках выглядывали белые от пыли лица с красными глазами и приветствовали нас весёлым матом.

— Ты не обижайся, тут редко кто говорит: «Добрый день, пожалуйста, проходите».

— Смотри, как не надо делать, — вдруг разозлился Гробер. Он посветил фонариком на углубление в стене с торчащими шнурами от динамита.

— Нравится взрывать. Шума много, а толку никакого, только материал переводят. Иногда и сами взрываются по молодости. Бывает, в пустотах внутри горы попадается газ. Раньше, чтобы проверить можно ли пройти дальше, в щели запускали колибри.

«Ты не обижайся, тут редко кто говорит: "Добрый день, пожалуйста, проходите"».