Читая биографию Бродрика, сложно не обратить внимание на то, что его жизнь — путь от одного музыкального формирования к другому. Napalm Death, Fall of Because, Head of Davis, Godflesh, Jesu, Final — этот эпический список выглядел бы напыщенным, если бы за ним, как и за львиной долей современного индастриала, не стоял один человек. Чтобы узнать о том, кто стоит за этой жуткой и интенсивной музыкой, корреспондент FURFUR поговорил с Бродриком лично. 28 сентября Бродрик сыграет в московском Moscow Hall, куда мы обязательно пойдем, а чтобы морально настроиться, решили подготовить этот материал.

 

«Страх позволяет мне чувствовать себя живым»: Интервью с Джастином Бродриком, лидером Godflesh. Изображение № 1.

 

Джастин Бродрик

музыкант

  

 

 

Как проходил твой день, когда ты жил в хиппи-коммуне со своими родителями в раннем детстве?

Ну, я был очень маленький — это происходило в первые два с половиной — три года моей жизни. Я только помню небольшую комнату с кроватью, на которой спала моя мама и ее бойфренд. Кроме них в коммуне было еще человек 15: в комнатах всегда играла музыка, кто-то ставил пластинки, повсюду витал сладкий запах гашиша. Все взрослые казались ужасно занятыми, и я боялся остаться один, я был таким социальным животным. Что самое забавное, все происходящее казалось мне очень уютным. Когда мы чуть позже переехали в квартиру, в которой уже столько человек не проживало, я начал скучать по густонаселенной комнате. Мне начали сниться кошмары: за недостатком настоящих людей я видел во сне какие-то лица, замурованные в стену.

Думаю, запертый вот в такой ситуации с 15-ю другими людьми, я постепенно начал любить именно такой образ жизни. Уже будучи подростком, я ушел из дома и попал в очень похожую многолюдную обстановку. Мне это нравилось. Взрослые говорили, что ни одному ребенку такое окружение не будет полезно. Это все серьезно повлияло на мое восприятие жизни: музыка и наркотики заставляют тебя делать и то, и другое. Наркотики я уже не варю, а вот с музыкой не расстаюсь.

Что сказала твоя мама, когда поняла, что ты, несмотря на все их усилия, слушаешь и играешь какую-то «не такую» музыку?

Из-за того, что она изначально была из хиппи-коммуны, типичной для 1960-х, и ее бойфренд тоже (первые 14 лет моей жизни он был моим отчимом), они тоже играли на инструментах. Мама в какой-то момент освоила бас, а отчим — гитару. Вся музыка, которая им нравилась, была довольно типичной для психоделического жанра, никаких особенных редкостей, просто хиппи 1960-х — начала 1970-х: Pink Floyd, Led Zeppelin, Элис Купер, Джими Хендрикс. И даже в 1976–1977-м, когда в мире разорвалась бомба по имени панк, родители подхватили и эту волну, хотя к тому моменту им было уже по 30 лет. Короче, любили панк, но увлекались только популярными исполнителями типа Sex Pistols или The Stranglers.

Когда я стал слушать и впоследствии играть индастриал, это был для них, конечно, настоящий сюрприз. По мнению родителей, эту музыку невозможно было слушать вообще. Ну понятно — там же в основном какой-то шум. Нойз вообще был довольно исключительным жанром для того времени — для конца 1970-х — начала 1980-х Throbbing Gristle настоящие белые вороны.

 

«Страх позволяет мне чувствовать себя живым»: Интервью с Джастином Бродриком, лидером Godflesh. Изображение № 2.

 

Индастриал и нойз многим людям кажутся довольно страшной музыкой, состоящей из жутких звуков. Для тебя вообще существуют пугающие звуки?

После первых прослушиваний индастриала я определенно заключил, что это нечто очень жуткое. Но именно поэтому он мне понравился, понимаешь, о чем я? Всякий раз, когда я натыкаюсь на что-то по-настоящему наводящее ужас, я радуюсь, потому что это именно то, что я ищу в музыке. Жуткая, страшная, для некоторых людей действительно ужасающая музыка заставляет кого-то нажать на стоп, а для меня это сигнал, чтобы слушать дальше. Я провожу много времени в поисках подобного, это один из привлекательных аспектов музыки в целом. И, очевидно, так было всегда, с тех пор, как я был ребенком. Думаю, именно такая жуткая музыка позволяла мне до конца выразить страхи, в которые я погружаюсь.

Грусть и страх — две эмоции, которые позволяют мне чувствовать себя живым. Я бы даже сказал, что мне нравится потакать этим чувствам, полностью сливаться с пустотой и эмоциональной бездонностью человеческого существования, очаровываясь каждым новым его уровнем: безграничным счастьем, непомерной грустью, ненавистью и любовью. Они похожи друг на друга и одинаково притягательны. Так что да, если я слышу что-то по-настоящему страшное, я иду на звук. Если я встречаю что-то по-настоящему прекрасное, я поступаю схожим образом.

Ты когда-нибудь пытался выразить все эти эмоции через другой вид искусства — рисование, кинематограф?

Да, но я не настолько хорош в этом. Я пытался, честно говоря — до красок и кистей я дотянулся еще до того, как начал играть на инструментах. Это было в рамках поиска себя, я тогда пробовал множество разных искусств, и музыка была первым из них, сильно меня захлестнувшим. Причем, что странно, музыка очень визуальна, ей не хватает образности, которая рождается в моем воображении. Каждый из нас волен представлять те картины, которые хочет, и мне это нравится в музыке. Я люблю живопись, люблю литературу, люблю кино, но в них я не смог бы стать таким глубоким и точным, как мне с большими оговорками удается в музыке. Я и в музыке не особенно талантлив, мне просто повезло, что я нашел некий подход и точку зрения, которую можно отличить от чужой. Это мой личный выбор самовыражения.

Какой образ, картина могли бы описать твою музыку?

Ой, это сложно — там слишком много описывать. Godflesh — в живописи это был бы Иероним Босх. Это классическое, традиционное живописное воплощение ада при всей его абстракции и сюрреализме. Если говорить о кино, это, конечно, «Дьяволы» Кена Рассела или его же «Другие ипостаси». Фильмы Кена Рассела очень насыщенные, цветные — это квинтэссенция всего английского. Там есть много чего негативного, но это мне тоже нравится: 1970-е, психоделика, все экстремальные проявления. Что касается Jesu, это меланхолия, грусть, бытие, пустота. Это другой тип литературы и кино, его сложнее описать, чем Godflesh. Jesu вдохновлен не только чтением философских книг — это свидетельство и исследование моих слабостей, моего эмоционального бессилия. Jesu — глубокое погружение в себя, и таким оно должно оставаться.

 

«Страх позволяет мне чувствовать себя живым»: Интервью с Джастином Бродриком, лидером Godflesh. Изображение № 3.

 

Используешь музыку как лекарство и психиатра?

Точно. Я воспринимаю себя как эмоционального калеку, которого травмирует любой вид несправедливости. Если я вижу новостные заголовки, это причиняет мне страдание и заставляет сомневаться в целесообразности моего собственного существования. Это нечто эмоционально разрушительное — я страдаю от экстремальной гиперчувствительности. Все видится мне драматичным, без просветов, и мне часто об этом напоминают те, кто находится рядом, говоря, что жизнь моя похожа на драму, потому что я ее такой делаю сам. И я использую музыку, чтобы перенаправить эту драму в другое русло, чтобы как-то контролировать бытие, которое представляется борьбой. Исполнение музыки тоже оказывает целительное действие, потому что это ведь усиленная эмоция. Я могу стать тем человеком, которого создаю, на время исполнения. Это не помогает избавиться от демонов, потому что они всегда существовали и будут существовать. Так что я просто пытаюсь с ними как-то договориться.

Материальная сторона жизни тебя интересует? Что-то помимо искусства.

Разве что в каком-то практическом смысле. Когда мне было 20 лет, я увлекался модой и находил, что это очень важно, это тоже был способ самовыразиться. И мне до сих пор так кажется, но я не нахожу это чем-то необходимым лично для себя. Возможное объяснение этому — время: ты становишься старше, и какие-то вещи тебя меньше тревожат. Духовное существование становится намного важнее, чем эти формы самоутверждения. Но их я находил необычайно важными, когда был помладше.

Как насчет средств передвижения?

Я один из тех людей, кто не умеет плавать и плохо водит. Машина для меня — кусок металла на колесах, которым я должен повелевать. Две недели назад я сел за руль, но вожу как четырехлетний. Иногда я не понимаю, как мне вообще удается ходить. Все, на что я способен, — это играть музыку, но помимо этого — больше ничего. Иногда друзья удивляются, как у меня получилось выйти из двери на улицу. У меня есть ребенок, и это сделало ситуацию еще страшнее: я едва справляюсь со своей жизнью, а теперь у меня двухлетний сын. Теперь я все меньше живу для себя и больше — для него, и поэтому я сдал на права. Но после первых занятий инструктор сказал мне, что я тяжелый случай, который встречается ему раз или два в год. Что, конечно, является показателем того, насколько я вне контекста.

А существует какой-то возраст, в котором уже не круто играть индастриал или нойз? 

Я начал играть индастриал в 13, и мне это легко далось — учитывая факт, что я едва умел держать гитару. Но, когда я увлекся нойзом, звуком статичным и индустриальным, как у Throbbing Gristle, для взрослых это было неожиданностью, ведь я был так мал. Но для меня все это было шумом, все было нойз, я не отличал одно от другого. Это все были части одной прекрасной мелодии: и The Beatles , и Throbbing Gristle. Вот ты говоришь, не очень здорово петь сладенькую песню о любви, будучи престарелым членом бойз-бенда, но я надеюсь справляться и с тем, и с другим. В 65 лет я хочу писать красивую музыку, чтобы она была нойзовой. Единственное, что я сейчас ставлю под сомнение: быть может, в этом возрасте я не смогу петь, как раньше. Неизвестно, как долго протянет мой голос.

 

«Страх позволяет мне чувствовать себя живым»: Интервью с Джастином Бродриком, лидером Godflesh. Изображение № 4.