«Сегодня еда есть, завтра — нет»: как я пересекал Азию автостопом

Вы, может быть, обратили внимание на то, что в рубрике о путешествиях на FURFUR появляется всё больше концептуальных историй о приключениях, испытаниях и опасностях. Рассказ, который вам предстоит прочитать сегодня, на наш взгляд, описывает одно из самых увлекательных путешествий, что нам довелось публиковать. Знакомьтесь, Александр Фёдоров, путешественник.

«Год назад я выехал автостопом из дома. Тогда я твёрдо решил, что пока не найду цель, не вернусь. В поисках этой мистической цели я шёл пешком 200 километров по монгольским степям, ночуя в юртах кочевников, проехал пустыню Гоби по бездорожью с китайскими торговцами, просидел два месяца в Тибете, ночуя в монастырях или стучась в домики. Только через четыре месяца потеплело, дорога спустилась с гор и оборвалась морем. А дальше история про недельное плавание и наконец Папуа. Цель я, кстати, нашёл — начал писать, заинтересовался культурой, племенами и народами», — вот такой абзац предварял повествование Александра, в которое вам предстоит погрузиться. За смелость, отчаянность и бесстрашие мы мысленно жмём Александру руку, а вам предлагаем немедленно приступить к чтению статьи о его приключениях.

Первоначальный план

Я всё спланировал заранее. Зарабатывал деньги, торгуя туристическим снаряжением, дописывал свой диплом и мечтал перед сном. Первоначальным планом было добраться до Непала. Маршрут был чётко обрисован в ГИС и закинут в навигатор. Я, определённо, верил в нелегальное попадание в Тибет. Верю и сейчас и когда-нибудь обязательно это сделаю.

Купил ноутбук, сломал его, купил новый, приобрёл навигатор, фотоаппарат и пару хороших мембранных ботинок. Несмотря на то, что туристическое снаряжение у меня уже было, мне пришлось одолжить рюкзак, палатку и бензиновую горелку. О последнем я горько сожалею, ведь вернуть обратно ничего так и не смог. Возможно, друзей порадует, что все эти вещи не раз меня выручали.

Визы пришлось сделать в Монголию и Китай заранее. С 13 июля поезд Москва — Чита около пяти скучных и долгих дней катился на восток. От Байкала я пересёк Тункийскую долину на запад, купил себе варган у подножий Восточных Саян и оказался на одиноком пограничном посту в Мондах. Всё шло по плану.

Уже в Пекине я понял, что осуществить мой запланированный маршрут по Тибету не удастся из-за усиления бдительности пограничных постов после серии актов самосожжения монахов. Вернувшиеся из Тибета китайцы рассказывали о постоянных проверках. Так что из-за сменившихся планов я просто решил взять билет в какой-нибудь китайский город, ни на чём не основываясь. С этих пор все мои передвижения определялись только слепой удачей, чутьём или бог знает чем. Стало веселее, но цель пути сместилась в бесконечность. Мне удавалось заражать многих людей беспринципным путешествием и скоро у меня появлялись друзья и последователи.

Монголия

Сысэк, чьё имя означает «цветок», по знакомой уже традиции наливает мне молочный чай, приглашая усесться на полу. Только потом я узнал, что у чая сотни разновидностей: есть с солью, есть с травами, но самым приятным было просто кипячёное молоко яка. Хижины семьи Сысэк появились на горизонте всего пару часов назад перед самым закатом, когда уже начало холодать, и вот я снова сижу у тёплой печки за кружкой горячего молочного чая. Закон гостеприимства — кружка не должна опустеть. Я ещё не разобрался в этих традициях и очень быстро возненавидел молочный чай.

В это время братья Сысэк пригнали стада и, гонимые в юрту то ли холодом, то ли новостью о русских, радостно набивались внутрь. В типичном сценарии гости сидят на полу возле печки, а напротив любопытствующим взглядом их окидывают хозяева юрты, по сторонам смеются братья и сестры, все чего-то ждут. Накал неловкости невыносим. Вряд ли у нас бы нашлось что-то общее, поэтому мы выбрали роли бродячего цирка. Игра в монгольские слова прекрасно развлекала нас в перерывах между восхищением перед очередным горным берегом озера.

Монголия. После границы. Голодовка

Где-то в сотне километров от русской границы жизнь представляется совсем в другом виде. «До Ханха двадцать километров, советую успеть дойти до заката», — наставил пограничник и проштамповал паспорт. Впереди ничего не было, кроме типичной монгольской пустоты.

Колея есть, а дорога уведёт с перевала к озеру — всё очень просто, но долго. Несмотря на усталость, я был точно счастлив, не знаю, что сказать об Ольге, моей попутчице, но она без возражений помогала делать глупые фотографии. Она была готова составить мне компанию только до монгольской столицы — сдержала своё обещание, потом вернулась домой, нашла работу и благополучно уволилась. Больше в её жизни ничего не изменилось. 

Из посёлка Ханх на границе до Хатгала на юге озера Ховсгол около 180 километров, далее дорога пойдёт на восток, в столицу. Автомобильная дорога начнётся только от Хатгала, а это значит, что первую неделю пути приходится преодолевать пешком. Как исследователи диких земель, мы пересекаем перевал за перевалом и надеемся каждый вечер выходить к монгольским селениям — только там можно найти себе еду и тёплую печку.

На третий день в Монголии мой способ определения ночлега работал прекраснейше. Навигатор показывал все долины и реки вдоль озера, а мне необходимо было только определить, до какой долины я смогу дойти к закату. Монгольские юрты разбросаны не в случайном, а в довольно методичном порядке. Для любителей простора нет никакого кайфа останавливаться на перевалах в окружении кедровых лесов: стаду нужна трава, а монголу — свобода. Печку принято топить только навозом, а из реки в долине можно набирать воду, хотя последним никто не занимается, молочного чая достаточно. Я прекрасно понимаю моих кочующих друзей и с приближением вечера только рад спуститься в очередную долину поближе к озеру.

Но ориентировка на сёла по картам не всегда так хорошо работает — начинались дни без юрт. Целый день приходится тащиться голодными, а вечером понемногу доедать крохи из рюкзака. Гречка закончилась, а наша единственная банка тушёнки ушла ещё в первые дни. Всего пару дней голодовки — и дорога снова поворачивает к озеру, где удаётся наловить пару огромных рыбин. Такая жизнь кажется даже проще, на всё воля судьбы: сегодня еда есть, завтра — нет. Просто жди поворота, здесь не любят торопливых.

Первая большая долина после голодовки. Радости нет предела. И вот мы бежим к виднеющимся вдали белым точкам. На такие манёвры обычно уходит от часа до двух. Как бедуин, нашедший оазис, мы наконец-то смогли обрести своё счастье в мире монгольской еды. Очередная дверь отворилась и очередная ничего не понимающая, но душевно добрая хозяйка встретила нас и налила очередной чай. Нет ничего тяжелее, чем объяснить всю ситуацию, пока вокруг всё сильнее накаляется атмосфера. Осторожность и глупость прекрасно работают вместе, я выжидаю и навязчиво намекаю на еду. Братья женщины, открывшей дверь, не медлили с действиями, через час они зарезали барашка, а на подносе симпатично разложили все внутренности. Монголы без лишних разговоров достали свои ножи и с помощью рук уплетали ливер. Вкуснее в тот момент ничего не существовало, да и отличное это блюдо — кровь в кишке.

Сквозь Гоби в Китай

Единственная дорога из Монголии в Китай пересекает Гоби — такое романтичное место, выплывающее из рассказов Экзюпери. Дорогой это сложно назвать — существует примерное направление в сторону границы. Машины просто следуют ему, разрезая пустынные пейзажи, как катера, оставляя за собой густые клубы дыма. Забавно, что движение на пустынных кочках не слабеет даже по ночам. Хоть до асфальта тут далеко, китайские предприниматели из Эрляни сделают всё, чтобы доставить товар в Улан-Батор и прилично на этом заработать. Мы минуем одинокий унитаз «европейского типа» возле пустынной дороги, а затем и виновника инсталляции — огромную фуру, из которой как свежий попкорн высыпаются унитазы. Курящий человек рядом с фурой помахал нам рукой, а мы снова нырнули в темноту, из которой то и дело выглядывали очертания кабин китайских фур, завешанных гирляндами.

Ровно в 8:30 утра единственная большая дорога пограничного Займын-Ууда заполняется уазиками, которые перевозят монгольских спекулянтов в Эрлянь. Водители этих джипов и представляют собой главную транспортную ассоциацию монгольско-китайской границы. Кажется, по пути мы успели врезаться около трёх раз, а уже в центре Эрляни машина сбила пешехода, поэтому водитель распрощался со мной и постарался быстрее вернуться обратно в Монголию.

Удивительное чувство, когда стоишь посреди страны, о которой абсолютно ничего не знаешь, особенно если эта страна Китай. По улицам маленького пограничного городка шныряли толпы людей, кто-то торговал мотоциклами, кто-то просто расслаблялся, играл в карты. Одинокая Гоби закончилась китайским гигантом, смотрящим на тебя сквозь тонны железобетона. Конечно, сразу за Эрлянью дорога вновь уйдёт в пустыню, перевалит через хребет и приведёт в Пекин на великой равнине, но об одиночестве здесь точно придётся позабыть.

К южным народам Китая

Китай пролетал очень быстро. После исторической столицы он сменился высоким Тибетским нагорьем, но мне неизбежно приходилось скатываться обратно на равнину, ставшую субтропической. Через день холод пропал и дышать стало легче. Разнообразная Юньнань готова была открыть свои тропики после снежных пиков предгорий Гималаев. К этому моменту я уже знал, чем хочу заняться. Все мысли были только о людях — я представлял себя исследователем народов. Не безнадёжным путешественником без цели, а именно учёным, мечтой своего детства.

Юньнань была прекрасным местом для осуществления моих планов. Она смогла максимально сконцентрировать народы на огромном пространстве большей части климатических зон. После тибетцев в горах, матриархата народов нахи, бесконечно рыбачащих баи передо мной были территории наполовину лаосских даи, живущих в джунглях, хани, поклоняющихся воде, мяо, чьи красивые наряды украшают китайскую валюту. Но самый «грандфинал» Китая по плану обязан был завершиться в деревне людей буланг, самой малочисленной китайской народности.

Успех в поисках людей буланг был моментальным. За поеданием тарелки пережаренных личинок мои новые друзья из Сидинга с радостью рисовали непонятную карту с обозначением пограничной деревни. Место находилось на самой границе с Мьянмой, и было неясно, на какой территории оно точно находится, но уверяли, что в Китае. Из всего этого помогало только название деревни, которое понимали все, но бессильно махали рукой в сторону долины и печально смотрели вслед.

Два дня мне потребовалось для пересечения ущелья. Посёлков по пути не попадалось, а тропа стала еле различима. Но как раз в момент отчаяния из-за кустов бодро выпрыгнула одна из женщин в чёрной одежде. Традиции этого народа считают чёрный цвет самым красивым для женщины, и последние, в свою очередь, должны стараться демонстрировать его. Случайная встречная через силу улыбалась мне чёрными покрашенными зубами, я ей показал свой листок, но ясно было и без этого, куда она меня приведёт.

Какое же было разочарование, когда желанный посёлок под самыми Бирманскими холмами уже имел свою дорогу и даже ремонтную мастерскую для мотоциклов. Дорога оказалась новая, без асфальта, но прекрасно выполняла свою задачу культурной модернизации посёлка. Вечером начинались буддийские праздники — электричества здесь нет, а потому действо таинственно отдаётся звуками из джунглей. Вечером хозяин мастерской пригласил в свой дом, в котором уже был разведён костер, кипел суп, а на полу сидела та самая женщина, встреченная на подходе к посёлку. Ничего, оказывается, не изменилось в традиционном свайном доме буланг, но с новой дорогой это лишь вопрос времени.

Через пару холмистых долин лежит территория Бирмы, скованная гражданской войной, замороженная на десятки лет от посторонних глаз. Исследование будет продолжаться: мир не готов открыться полностью всем, а значит, выбранное мной дело востребовано.

Вверх. Тибет

Фургон еле тащится по здоровому ущелью. Чем глубже мы продвигались на запад к границе автономии, тем хуже становилась дорога. Сегодня её хорошо размыло дождями и наша скорость только падала. Красивых снежных пиков не видно за облаками, настроение становится всё хуже. Прошло около недели с тех пор, как я покинул Ченду, где было солнечно и весело, но с тех пор одиночество окончательно меня загрызло, а бесконечный дождь ещё сильнее все портил. Классные виды далёкого монастыря города Седа, к которому я сейчас направлялся, всё меньше теперь могли порадовать меня, но я уже так далеко забрался.

Фургон, в котором мы едем, не имеет сидений. В задней части на грязных матрацах расположилась тибетская семья и осторожно на меня поглядывает. Три поколения семьи уместились в компактный фургон. Спереди мог находиться только рулевой — дедушка — и куча тибетского хлама. А я улёгся в штабель с бабушкой, дочкой, её мужем и ещё двумя детьми под одним одеялом. По сценарию тыкаю во всякие предметы, мычу и развлекаю загрустивших попутчиков, а они, как истинные простые тибетцы, радуются даже малейшей сделанной мной глупости. На остановках в еду уходит популярная и полюбившаяся мне тсампа. Сегодня мне отдали весь сахар, так что углеводы и беззаботная доброта попутчиков немного подняли мне настроение. Когда совсем стемнело, до Седы оставалось каких-то сорок километров. Но старые фургоны, нагруженные большими тибетскими семьями, не способны быстро подняться на четырёхтысячный перевал. Скорость плавно снижалась, пока двигатель не заглох. После часа борьбы с машиной дети замёрзли, а остальным надоело бессмысленно толкать машину.

Ночь досталась нам довольно холодная, но пока я разбирался с нашими палатками, бабушка развела костер и сделала тсампы всей нашей семье. Романтический холодный вечер так бы и закончился спокойным сном в наших палатках, а мне удалось бы дочитать очередной роман Лондона, но к середине ночи зарядил сильный и чертовски холодный дождь с ветром. Дешёвая китайская палатка, которая держится только на чистой тибетской вере, едва ли могла это перенести и сложилась пополам. Таким образом, к утру большая часть нашей семьи проснулась в моей маленькой двухместной палатке. Сильно похолодало, а дождь так и не остановился, но выбирать не приходится. В конце концов, настроение моё стало лучше.

О тибетцах

Эти люди не отличались сложностью мышления: всё для них было чуточку проще, и, по сути, не было никаких проблем. Они должны держаться как можно дальше от проходимых дорог, а чем ближе к цивилизации, тем отравленнее становилась культура. Настоятель монастыря Даджи Гомпа повёл прямиком к лестнице, сквозь которую пророс куст жёлтых цветов. Он осторожно огородил участок и старался каждому продемонстрировать чудо.

Генрих Харрер описывал веру тибетцев в простые природные приметы или случайные события, символизирующую предельную простоту народа. Но в популярных местах едва ли можно с этим столкнуться. В известном монастыре Лабранг города Сяхэ скорее можно увидеть десятки табличек о плате за вход, чем отголоски исчезающей культуры. А теперь, когда он всё сильнее обрастает Китаем, недоступность большинства мест исчезла под непрерывным натиском китайской стройки, а масштабы туризма изменили людей во всех их отношениях.

Находясь среди богатейших домов Тонгрена (маленького города, торгующего танкой, ставшей самым дорогим тибетским сувениром с многозначными суммами), я подговорил двух китайцев напроситься на чай. Чай закончился широким пиром с поеданием жареного барана. Хозяин дома уже разливал вторую бутылку рисовой водки, когда я попытался скрыться от них возле огромного алтаря. Гостеприимность этих людей не изменилась с появлением нового мира вокруг них.

Простота, доброта, а иногда и глупость тибетского народа, которые Генрих Харрер описал в автобиографии «Семь лет в Тибете», сегодня никуда не делись. Изменилась только обстановка и старая голмудская грунтовка обросла новым асфальтовым покрытием. Хотя чуть на востоке сквозь каменистую насыпь перевала под Даоченом уже с трудом пробирается гружёный мотоцикл. 

Сквозь Индонезию

Мы ехали на юг. Нас было пятеро. Дорогу выбирать нам не приходилось, ограничивали только временные рамки. Нас занесло на берег небольшой деревушки, название которой я и забыл уже.

Цивилизация оставалась где-то далеко, мы уже покинули её, а впереди лежали только маленькие деревушки запада Суматры. Чёрт, они были красивые, каждый вечер прекрасный розовый закат хвастался своими самыми приятными оттенками. Мы все думали, где же может быть закат лучше? Справа океан, слева невысокие предгорья, узкая дорога и маленькие деревушки. Не это ли принято считать дорожной романтикой? Кажется, именно это.

А пока в этом маленьком раю одни холмики сменяются другими, даже более красивыми, в то время как деревушки всё уменьшаются в размерах. Я точно не забуду наболевшую Муко-Муко. Пинки, немец, полюбивший меня, как брата, первый придумал идею отбирать мотоциклы у индонезийцев для своих нужд, а потом посылать их за кокосовыми орехами для нас. Делать нечего — они весь день пялились на наш палаточный лагерь и постепенно окружали его любопытствующим кольцом школьников, стариков и мужиков с большими мачете. Своей наглостью мы хоть как-то расшевелили эту спящую экваториальную кровь. Тогда я и решился прокатиться на мотоцикле по берегу моря между огромными волнами и пустым пляжем. Это точно надоедает через пять минут, но поначалу казалось смыслом жизни или как минимум формулой бесконечного счастья. 

Август

Когда пастор Август закончил свой маленький рассказ о географических областях Папуа, о политической части и о маленьких племенах в окрестных ущельях, я уже точно знал, какой дорогой пойду дальше. От Мапии на юг по ущелью вела тропа к морю Банда. Путь к морю занимает три дня, а по пути определённо должны попасться традиционные селения народов Мэи.

Действие переносится в маленький город индонезийского Папуа — Ванейване. Он расположен в западном конце хребта Маоке на единственной здесь дороге, с запада ведущей от прибрежного Набире до горного Энаротали, расположенного неподалёку, на Востоке. Едва ли Ванейване можно назвать городом; всего километр длиной, он состоит только из старых домиков с оцинкованными крышами. Единственное, что выделяет его из других посёлков, — наличие вышки сотовой связи, которых в этой части острова всего три. Пастор Август служит в самой большой по размерам церкви на западе хребта.

Вчерашний вечер закончился просмотром «Мачете», очень порадовавшим пастора обилием крови в кадре. Сегодня он откопал старые записи, где толпа голых папуасов тащит крест на голгофу, а потом пляшет вокруг него. Не со зла, но довольно заметно пастор от этого тащится — он обожает комедию и всю жизнь её играет. Я долго не верил рассказам о королевском прошлом Августа на острове Кей, но мои шутки на эту тему подстёгивали его ещё сильнее — через пару дней он решил показать видеозаписи с родного острова. Вокруг собираются важные люди, дети поют гимны, а огромная процессия ведет Августа к его королевскому дому.

Мэи

Вообще всех людей на западе хребта принято считать народами мэи, они живут в ущельях, передвигаются по рекам на лодках или по новым дорогам, но меня интересуют именно те, которые не сняли котеку и до сих пор ходят без одежды. Более того, они обязательно должны жить в традиционных домах без оцинкованных крыш.

К этому моменту я уже третий месяц путешествовал с Димой, моим другом, которого ценой красивых ожиданий вынудил оставить жену в Таиланде и добраться до папуасов. Из последнего посёлка Энаротали мы выбирались, спрятавшись в кузове грузовика. Немного накалившаяся ситуация с повстанцами-папуасами служила отличным оправданием полиции для того, чтобы выгнать нас из региона. Достаточно просто пересечь перевал и можно спокойно продолжить своё приключение среди народов мэи. Мы пригнулись пониже, когда миновали пост, и больше нас никто никогда не беспокоил, перед нами лежал огромный простор труднопроходимых земель, где спрятались среди речных долин и на перевалах маленькие бамбуковые домики настоящих папуасов.

Мы выпрыгнули из кузова уже через двадцать километров и просто свернули вглубь деревни. В таких случаях довольно непросто остаться незаметным — уже через минуту за нами шел весь придорожный посёлок. Недоумевая, куда двое белых свернули, эти ребята вели себя скромно, пока один из них не решился возглавить шествие и охранять нас от возможных бед, которых папуасы успели придумать целую тьму. Даже когда фантазия на неприятности, которые обязательно должны с нами произойти, иссякала, всегда оставался вариант таинственной и неизвестной опасности. Мне по душе, когда со мной есть личный папуас, он заботится о нашей еде, помогает возводить бревенчатые мосты сквозь непроходимые речки, иногда старается отобрать рюкзак и тащить его сам. Невероятно полезно, весело и бесплатно.

На холме наш спутник поведал о шаманах и вождях, которые всегда должны сопровождать нас сквозь их деревни, и указал пальцем на маленькую фигуру бегущего человека. Вождь последней деревни мирно спал, когда мы прошли с процессией всех жителей. Сейчас, надев свою официальную шапку и кусая себя за локти, он просто добродушно машет нам рукой снизу. Не имея сил в своём возрасте ходить по перевалам, он просто ждёт, когда мы скроемся в долине.

Семья Буту

Вряд ли Сабинус Буту думал, что ему понадобится его трофейная шляпа с клыками кабана. Ему пришлось потратить много сил на её поиски в кучах хлама его бамбуковой хижины. Немного волнуясь, он встал в ряд с соплеменниками, и началась фотосессия. Сабинус не имел понятия, как должен получиться папуас на фотографии, и поэтому старался курить, стрелять из лука и делать серьёзное выражение лица одновременно. 

Сабинус не прятал свой лук, ему было приятно, что он может разгуливать со мной по соседним деревням в роли защитника белого путешественника. Он ещё помнит времена, когда деревни выглядели совсем иначе, когда приходилось охотиться, а многих понятий современного мира и не существовало вовсе. Мудрость его в простоте, и именно сейчас он кажется ближе ко мне, чем всё моё прежнее окружение, к законам которого я так привык.

Однажды Сабинус увидел огромную широкополую шляпу Димы. Скрипя зубами, мой друг согласился отдать эту шляпу папуасу, о чём ещё много раз пожалел на пути назад, получив несколько солнечных ожогов. Наш мачете тоже был лишним, поэтому старший Хэндрикус, радуясь как дитя, уже день не выпускал его из рук и сражался с кустами возле дома.

Сквозь окно, служащее единственным входом в маленькую бамбуковую хижину, пробивались закатные лучи. Внутри сидели три человека, а на костре в центре хижины сушился табак. Первым Сабинус достал дряблые листы и растёр руками. У него уже был приготовлен пальмовый лист и он довольно умело смог свернуть сигарету длиной около метра. Я второй держал эстафету табака и передавал третьему — Диме. Кажется, это самый приятный табак в мире. Мой кашель заставляет Сабинуса улыбаться — он отбирает огромную сигарету и демонстрирует «правильное курение». Мы успели сделать пару кадров этого колоритнейшего представителя народа мэи, пока не вбежала детвора и не вытащила нашего собеседника на улицу.

В моей голове сам факт курения табака в Азии относит меня к теории Тура Хейердала о связи полинезийцев и народов Южной Америки, для доказательства которой ему пришлось преодолеть самый неспокойный океан в мире на плоту. Такие подвиги современности не оставляют надежду на новые открытия и будущее путешественников-мечтателей. Мы покидаем деревню на следующий день. Впереди пара дней голодовки и маленький пропеллерный самолёт PK-NUV, который унесёт с острова.

Фотографии: Александр Фёдоров