«Я сам выберу, в каком аду гореть»: Интервью с Prefuse 73

Говорят, Гильермо Скотт Херрен назвал один из своих проектов Prefuse 73, потому что считает, что в 1973-м умер джаз, но это уже довольно старая история, и ответ на этот вопрос музыкант давал неоднократно (что довольно странно, учитывая, как он не любит интервью). Проектов у Скотта Херрена довольно много (Delarosa & Asora, Ahmad Szabo, Savath & Savalath и так далее), Prefuse 73 — только один из них. В рамках седьмой выставки Faces & Laces Prefuse 73 сыграл свой сет в клубе «Солянка», а мы встретились с музыкантом за несколько часов до концерта.

«Готова к интервью? — спрашивает Гильермо, пожав мне руку. — Да я шучу. Просто знаю, что люди задают мне вопросы, потому что есть наука задавания вопросов, но на самом деле они ничего обо мне не знают, да и в целом им не очень интересно». Музыкант отхлебывает пива и всматривается в меню. На вид он среднего роста и плотной комплекции, на обоих его предплечьях татуировки, а на шее застегивается пуговичка остроносого воротника льняной рубашки с коротким рукавом. Гильермо отпускает официанта и продолжает изучать список блюд. «У меня сейчас довольно специфический рацион. Особенно после вчерашнего. За день до моего приезда я не очень удачно пообедал и до сих пор чувствую себя плохо. При том что я заказал самое безопасное из всего, что можно взять в мексиканском ресторане: салат, гуакамоле, немного курицы и бобы. Я даже хлеб не стал есть — только то, что было внутри него. Наверное, все дело в гуакамоле, потому что другие два моих друга тоже его взяли и провалялись с животами. До сих пор это чувствую», — продолжает бормотать артист, пока его поджидает официант. Потом все-таки решает еще повременить, и мы приступаем к интервью.

Я слышала, у тебя здоровенная коллекция драм-машин. Насколько она велика?

Ну, во всяком случае настолько, что я не могу с ней путешествовать. Когда я начинал, у меня было всего два MPC-семплера и клавиатура в качестве миксера: я играл на чем-нибудь одном, пока в другом долго и неповоротливо что-нибудь загружалось. Так было где-то первые два года моей карьеры, и это отнимало очень много сил: если что-то не загружалось вовремя, приходилось продолжать играть. Временами от этого становилось очень скучно. А теперь у всех есть компьютер — да и вообще у каждого музыканта примерно один набор инструментов, в них нет ничего особенного — главное, как ты их используешь. Моя коллекция велика просто потому, что я слишком давно начал писать музыку.

Ты не находишь коллекционирование разновидностью психического расстройства?

Мне кажется, коллекционировать скорее хорошо, чем плохо — оно напоминает тебе о прошлом. Понимаешь, когда мне в руки попадает какая-то вещь, я пытаюсь понять, как она может мне пригодиться и может ли. У меня куча контроллеров последнего поколения, которые многие сейчас используют, но они мне не нравятся, так что я использую их немного по-другому: сразу играю на них концерты, чего обычно не делают. И еще у меня есть множество аналоговых инструментов, на которых я пишу музыку. В идеале я бы только на них записывался и на них же бы играл, не притрагивался бы к компьютеру. Сегодня я прилетел в Москву, часок поспал и с удовольствием поиграл бы на аналоговых инструментах, но это невозможно.

Злишься, что невозможно?

Не то чтобы злюсь, я же понимаю, что нельзя десять часов лететь и потом сыграть шоу на аналоге — с компьютером, конечно, легче, и поэтому технологии — это круто.

Ты еще чем-нибудь так же увлечен?

О да. Люблю кино. Любое. Всех видов. Даже, наверное, больше, чем музыку. Что бы я ни делал, я всегда чувствую себя очень незрелым и дилетантом, но я делаю это просто потому, что люблю это, и мне совершенно наплевать, что думают люди: я просто монтирую и контролирую каждый звук.

Что, на твой взгляд, является мерилом нормального?

Я бы сказал, быть нормальным — это не про меня. Если считать, что нормально — это иметь партнера, ребенка и работу. Такой архетип «нормальности». Например, я смотрю на своего друга и думаю: у него есть все. У меня в жизни не так. У меня есть ребенок, но я не женат. У меня есть ребенок, ему шесть, но ситуация странная, потому что я все еще в близких отношениях с его матерью и одновременно в дружеских — с ее бойфрендом. Но это все странно. Все началось, когда я был молод: я начал писать музыку, у меня родился ребенок. В моей жизни нет ничего «нормального». Прямо сейчас я в России, это дико круто, а завтра утром я улетаю обратно в Бруклин, где я сяду в поезд и отправлюсь в Филадельфию. Там я сыграю один бесплатный концерт на свежем воздухе для пары людей. Я к этому привык, у меня всегда все вот так. В последние три месяца я побывал на четырех разных континентах. И так происходит без остановки с подросткового возраста.

А когда ты понял, что ты уже не ребенок? 

Думаю, я еще не совсем повзрослел. Из-за музыки, из-за бесконечных путешествий, из-за того, что я нигде так толком и не остановился. Когда такое случается с человеком, он теряет какие-то основополагающие качества, помогающие ему расти.

Как человек, который жил в трех разных городах, можешь ли ты сказать, что бессмысленно говорить о культурных различиях, потому что все смешалось в мире, нет идентичности?

Я думаю, очень важно об этом говорить. Взять хотя бы тот факт, что я сам — результат слияния двух совершенно разных культур, я имею в виду моих предков. В США продолжают выходить какие-то непонятные законы, которые что-то там такое провозглашают, какие-то разграничения — но зачем? Это же бессмысленно. Тем не менее, в некоторых ситуациях о своих корнях  говорить важно. Необходимо их принимать во внимание, даже несмотря на то что все перепуталось. Может быть, глубже копать эту тему, узнавать о том, откуда ты взялся. Это, как ни странно, сделает тебя более открытым к любому опыту. Жить в стране, язык которой ты понимаешь, а, если не понимаешь, выучить его, освоить его и заставить его работать на себя. Лично мне как артисту и как человеку это кажется очень важным.

Ты на каких языках говоришь?

Английский, испанский, каталонский и португальский. Но последние три имеют много общего. И это очень интересно. Когда я был маленьким, я увлекался наукой и любил сложные материи. Приехав в Россию, я читаю ваши надписи и, несмотря на то что я не понимаю вашего алфавита, я понимаю значение написанного: кое-что я видел в Греции и, когда покидал эту страну, мог уже сказать, что немного разбираюсь в их письменности. Хотя там совершенно ничего общего с латиницей. Меня это всегда интересовало.

Что из последнего прочитанного тобой тебе понравилось?

В последнее время у меня не было возможности читать серьезную литературу. Я тут прочел книгу одного парня, Тима Ферриса, написавшего о том, как правильно жить. Книга называется The 4-Hour Body. Она о том, чтобы брать по минимуму необходимого для жизни для достижения наилучших результатов. Многие люди хотят иметь атлетическое телосложение и быть одновременно, например, кинорежиссером, и в книге говорится: важно сфокусироваться на том, что ты делаешь. В принципе ничего нового, но я с этим согласен. Прочитал о книге в блоге про людей, которые хотят вести здоровый образ жизни, поднимают вес и так далее. Например, девочка твоего сложения поднимает здоровую гирю над головой и опускает. Все эти истории про то, как ты должен делать минимальное количество вещей: переел овощей — это не здорово, перезанимался — это плохо, у тебя увеличился уровень кортизола и так далее. Вначале ты думаешь, что книжка про диету, а в итоге — про точку зрения, мировосприятие и образ жизни.

Как ты думаешь, всеобщее увлечение спортом — это здоровая штука?

Вряд ли. Я к таким людям не отношусь вообще. Никогда серьезно не занимался спортом и даже не следил за играми, чтобы говорить: о, вот этот парень, он играет в такой-то команде.

А как насчет уличных видов спорта — скейт, велик?

На скейте я катаюсь всю свою жизнь, обожаю скейт. Я начал кататься в возрасте шести лет и до сих пор не могу остановиться. Хотя тут тоже без фанатизма. Я знаю, кто есть кто среди скейтеров, но не иду за скейт-культурой: не ношу шмоток и так далее.

Какая у тебя доска?

Знаешь музыкального продюсера Dabrye? Мы как-то раз, много лет назад, были с ним в совместном туре, и он взял с собой в самолет свой скейт — так вот он просто отдал его мне. Не знаю, что это за фирма, я просто назвал его «доска Дабри» и на ней катаюсь с тех пор. А всякие «рыбки» и лонгборды — это не про меня, я бы, наверное, сразу умер, если бы на них встал. В Нью-Йорке особенно: люди в Нью-Йорке только этим и занимаются (они там вообще катаются на всем, что катится). Там сумасшедшее дорожное движение, и все эти курьеры на фиксах — просто безумцы. То же и про скейтеров. Они там по-крутому передвигаются.

Есть что-то в городе, чего ты боишься?

В городе — ничего. Я боюсь более простых вещей. За две недели до пятидневного тура у меня наступает настоящий мандраж. В эти минуты никому не пожелаю оказаться рядом со мной. Меня начинает трясти, я ношусь с мыслью о том, что все должно пройти идеально, что дела должны быть сделаны определенным образом. И это длится на протяжении нескольких дней. Вот чего я боюсь, так выражается мой страх.
Больше я ничего и никого не боюсь. Я вырос в довольно недружелюбном окружении. Рос в агрессивной, грубой среде, и меня пугали, можно сказать, всю жизнь, пока я вовсе не перестал испытывать страх.

Ты веришь в бога?

Да.

Как думаешь, почему сегодня говорить о своих религиозных чувствах перестало быть личным делом, а является вопросом общественным вроде вступления в политическую партию?

О, это точно. Полный отстой. Особенно в Штатах. Очень консервативные люди, которые хотят быть христианами и голосуют против заключения однополых браков и союзов. Постепенно это становится политическим интересом. При этом консерваторы не хотят, чтобы правительство вмешивалось в их жизнь, и таким образом противоречат сами себе. Я не понимаю этого. Мне кажется важным изучать все формы религий. Например, когда я был в аэропорту, глядел по сторонам и пытался понять, к какой вере принадлежат окружающие меня люди. Про кого-то можно было сказать, что он, например, мусульманин, а иные были одеты так странно, что утверждать наверняка было нельзя.

Мне интересны разные виды веры, и многие из них кажутся очень здоровыми. Не надо быть религиозным и бояться бога, испытывать страх. Многие мои друзья в детстве ходили в католическую школу, и я так скажу: у них совершенно иная ментальность. Они, с одной стороны, живут в современном мире, с другой — они все еще верят и боятся. Это то, что они учитывают, принимая важные решения, делая каждый свой шаг. Например, они говорят: «Ты попадешь в ад, если будешь смеяться над таким-то человеком».

Они тебе говорят об этом?

Ну, гипотетически. Я в ответ говорю: «Чувак, отвали. Я попаду туда, куда захочу, и сам выберу, как мне сгореть и в каком аду, о’кей?» Это все относительно. Например, экстремистский ислам, расходящийся концептуально с христианством. В итоге это все принимает такую странную форму, словно обе религии разрешают ненавидеть. Это полный бред, по-моему, но именно такая ситуация в Америке: американцы открыто ненавидят исламистов и черпают в этом силы и спокойствие. И это непродуктивно. В любом виде экстремизма нет конструктивного ядра, оно непродуктивно — будь то христианский экстремизм, исламский или какой бы то ни было еще. И те, и другие — олицетворение зла. Просто оставь человека в покое, и он будет счастлив. Вот попробуй скажи растафари перестать курить марихуану — да он счастлив же, он тебе просто в лицо улыбнется, даже не обидится. В каждой религии есть что-то важное и хорошее, остальное бессмысленно.

А кто, на твой взгляд, совершенно точно отправится в ад?

Думаю, те, кто безапелляционно заявляют о том, что в ад отправятся другие люди, те, кто судит: эта религия правильная, эта нет и так далее. Которые не останавливаются, чтобы задуматься о том, что мы можем быть братьями, что есть в нас всех что-то общее. Вот эти люди совершенно точно отправятся в ад первым рейсом. Я прямо так и вижу их мучения в загробной жизни. Или их перерождение в виде мерзкого таракана. Людям не помешало бы быть более спокойными. Это просто и легко.

Сколько тебе лет, по твоему мнению? Не буквально, а по ощущениям.

Хороший вопрос. Если бы мне задавали побольше таких вопросов, я бы не ненавидел интервью. Думаю, время от времени мне 24 года, а когда я суперзанят, я ужасно старый — мне в такие минуты лет 80–95. Потому что часть меня желает отпустить тормоза и как следует оторваться, а другая часть очень консервативна и на все идеи первой части строго говорит: «Нет». Как старик-отец своему глупому сыну: «Жизнь научила меня не делать так».

Например, если ты будешь употреблять наркотики, то рано или поздно сдохнешь. Привыкнешь к этому дерьму, и оно станет настоящей проблемой. Бывает такое с друзьями, и ты глядишь на то, что они творят, и совсем не хочешь смотреть, как они разрушают собственную жизнь. В такой ситуации я первый скажу своему другу: «Я не хочу, чтобы ты помер, брат. Делай все, что хочешь, но не превращайся в говнюка, ты же потеряешь друзей». Ну или наоборот, если там дело в героине, я скажу ему, что он похож на гребаного зомби, а раньше был офигенным. В общем, это странно.

А ты как расслабляешься?

Расслабляюсь?

Так переспрашиваешь, как будто никогда этого слова не слышал.

Просто это что-то новое для меня. Я изъял это из жизни в последний год. Я постоянно работаю и получаю драйв именно от работы (в том числе те моменты беспокойства способствуют этому ощущению). Я маниакально отношусь к работе и ко всем этим эмоциональным переменам. Иногда я заставляю себя посмотреть телевизор и при этом включаю что-нибудь тупое. Не пойми меня неправильно, я люблю смотреть кино, но в такие минуты я смотрю настоящий трэш по телику. Я просто сижу на диване, никому не пишу никаких сообщений, имейлов и тому подобное, не занимаюсь менеджментом. Не отвечаю на звонки. Просто выключаю голову и включаю кабельное: на американском телевидении передачи идут одна за другой, и вот так я провожу время. Расслабляюсь. Не слушаю радио или CD, просто прочищаю голову.

Надеюсь, скоро у тебя найдется время по-настоящему отдохнуть.

Ох, спасибо, я тоже.

Фото: Андрей Исакин