«Настоящий мужик — это...» № 11: Александр Сергеевич Пушкин

В серии «Настоящий мужик — это...» в прошлом футбольный комментатор и редактор мужского журнала, а теперь просто смелый журналист, честный человек и крутой парень Рубен Зарбабян рассказывает о том, как именно должен поступать настоящий мужчина. 

Одиннадцатый выпуск открывает новую серию материалов, в которых Рубен будет говорить о «настоящих мужиках» через примеры. Зачем он это будет делать, расскажет сам Рубен. А первый выпуск цикла посвящен Александру Сергеевичу Пушкину.

«Настоящий мужик — это...» № 11:
Александр Сергеевич Пушкин

Начнем, как водится, с объяснительного слова. Если ты пытаешься прожить жизнь как настоящий мужик — каковую задачу в эпоху, когда, как писал Хантер Томпсон, честные люди умирают как собаки, а собаки в человеческом обличье проходят прямым путем в дамки, тривиальной никак не назовешь, — важно понимать, что ты не первый.

И до нас были люди, которые не только пытались, но и чего-то на этом поприще добились, несмотря на то, что жизнь социума была организована куда хуже, чем сегодня. Их труды и жизненные истории должны служить нам примером и вдохновением.

Первым и с большой вероятностью главным в списке таких людей я тороплюсь назвать Александра Пушкина. Тороплюсь, ибо мне чрезвычайно грустно видеть, как на фоне обострившихся в последнее время попыток представить, например, Бродского великим русским поэтом, фигура Пушкина воспринимается как пропахший нафталином бабушкин кафтан, над которым можно разве что посмеяться.

Хармс издевался над естественным для каждого русского преклонением перед Пушкиным, прежде чем отсылать всех к фигуре Гоголя, хотя эти двое прекрасно разделили сферы влияния без его участия; Маяковский призывал «сбросить Пушкина с парохода современности» — здесь все понятно: будь я двухметровым амбалом и не в состоянии с концами увести телку у плюгавого, маленького еврея, я бы тоже хотел сбросить с парохода парня, который отжал одну из главных красавиц своего времени; Веллер на основе умозрительных фактов вещал с кафедры, что Пушкин продавал собственных детей, и тут я могу лишь надеяться, что в тот момент, когда я доберусь до его горла, рядом будет кто-то, кто помешает мне его задушить насмерть.

Вот такие люди ковали Пушкину его незавидный нынешний статус. Пушкин слишком мейнстримен, он слишком прост, любить его не стильно, как Блока, не драматично, как Цветаеву, и не глубоко, как Гумилева. Поэтому он редко переводится на западные языки, во взрослом возрасте никому не приходит в голову его перечитать, как это почти неизбежно происходит с Толстым и Достоевским.

Когда я курсе на третьем прочитал телке, за которой тогда ухаживал, мое любимое стихотворение «Из Пиндемонти» наизусть:

— она презрительно сказала: «Это же из школьной программы!». Очевидно, с посылом, мол, а я думала твоя личность шире. Я мог лишь пожать плечами: «И чего?»

Только геи оценивают культурные продукты, сообразуясь с их оценкой окружающими. В системе, где потребитель один (а у меня именно такая), такой категории как «мейнстрим/не мейнстрим» не существует, есть только «нравится/не нравится». Похожими соображениями руководствуется, например, Майк Тайсон. В списке его любимых авторов есть лишь один поэт, и это Пушкин. Идите и скажите Тайсону в лицо, что это слишком мейнстримно!

Однако Тайсон с его драматичной биографией — исключение, для большинства же главный русский поэт давно имеет статус кого-то среднего между персонажем таблоидов (его женщин, его дуэль и смерть мы обсуждаем чаще, чем его стихи) и Ходжой Насреддином (у нас миллион поговорок формата «а кто будет [какое-то действие], Пушкин?!?»). Его личность давно обросла у нас широким слоем не соответствующих истине мифов, принижающих значимость Пушкина для русской культуры и истории (да, ребята, были времена, когда они шли рука об руку, а не культура заботливо обволакивала историю, обсасывая ее в нужных местах, как сегодня!)

Например, общим местом, сколько себя помню, было восприятие Пушкина как темнокожего карлика. Он, конечно, сам о себе писал «потомок негров безобразный», но он и «ай да сукин сын» о себе писал. Следует ли из этого, что Надежда Осиповна Ганнибал-Пушкина — самка собаки?

Ровно настолько, насколько он был эфиопом, он был и сербом (оттуда в XII веке вышел родоначальник Пушкиных, Радша). Да, у него были черные, кудрявые волосы, но в то же время и голубые, с серым оттенком, глаза.

Главное, конечно, заблуждение в том, что Пушкин был человеком прошлого, и вопросы, волновавшие его, остались в прошлом. Понятно, что лучше никакой рекламы, чем похвала бессмысленных людей, вроде Виссариона Белинского, но идея, что Пушкин опередил свое время, вовсе не так глупа. Уж не знаю, правда, он ли опередил время, то ли время у нас завязло и никак не хочет двигаться вперед, но проблематика Пушкина современна как никогда.

Как быть с телками? Какая религия необходима и необходима ли? Куда девать гнусный недоразвитый русским пролетариат? Правильно ли, что русская интеллигенция оторвана от реального сектора? Почему русской элите так мало нужно свободы? Что делать с Западом, который только и ищет, как бы нас еще ужать во всех смыслах? У нас ведь давно есть ответы на все эти пушкинские вопросы, не так ли!

Премьер-министр Франции Франсуа Гизо сказал (эти слова любят ошибочно приписывать Черчиллю): «Кто в молодости не был либералом — у того нет сердца, кто в зрелости не стал консерватором — у того нет ума». Так вот современник Гизо Пушкин — пример человека с самым широким на свете сердцем и самым бескомпромиссным умом. По молодости он был весь такой:

Это, конечно, не про Александра I сказано (хотя на его месте я бы насторожился), но про ближайшего и уважаемого его европейского коллегу, Наполеона. Самого русского императора Пушкин, впрочем, тоже не обидел вниманием, чуть ниже напомнив ему, о молчаливом его согласии на убийство родного отца, Павла I.

Дальше он ничтоже сумняшеся рекомендует государю «склониться под сень надежную Закона», то есть устроить конституционную монархию. Это, я вам напомню, пишет человек восемнадцати лет от роду, который едва окончил лицей, куда его зачислили по самому странному на свете блату, в котором было больше везения, чем объективного положения в социуме его семьи (этот эпизод очень хорошо описан у Тынянова).

Этому нищеброду из рода древнего, но уж поколения три как далекого от источников благополучия, финансового или статусного, сосредоточится бы на карьере, и ждал бы его несомненный успех, вместо этого он вопрошает

и признается:

В переводе на современные реалии Пушкин был кем-то вроде того сотрудника РИА «Новости», который уволился, обвинив агентство в цензуре, после того как его попросили убрать негативные статьи о «Единой России». Единственная разница — государь-император в ту пору чувствовал себя значительно менее уверенно, чем современная российская власть (и не без повода, что доказало декабрьское восстание 1825 года). Да и поэтическая сцена тогда была по значимости, как РИА «Новости», Первый канал, «Новая газета», блогосфера и «Вконтакте» в одном. Так что ссылка за стихи была, в общем-то, в порядке вещей. Лишь заступничество Карамзина, тогдашнего Суркова (except that he actually wrote all the books attributed to him), спасло Пушкина от Сибири.

И тут кроется еще одно укоренившееся заблуждение о Пушкине. Мы привыкли считать, что в целом жизнь у него состояла из череды телок и карточных столов, а правда в том, что с этого момента и до самой своей смерти Пушкин фактически находился в тюрьме. Сначала южная ссылка, по поводу которой он саркастически замечает во второй строфе «Онегина» «но вреден север для меня». Потом власти подумали, что и там потенциальный очаг революции (южный кружок декабристов был едва ли не самым мощным) и его перевели в Михайловское.

Кстати, принято считать, что Пушкин не стал декабристом благодаря некоему чутью, то ли его самого, то ли мятежников, якобы желавших уберечь поэта. Правда в том, что Пушкин рвался в тайные общества, как никто, а декабристам было глубоко наплевать на его сохранность — они считали свою цель слишком важной, чтобы обращать внимание на такие мелочи. На что им не было наплевать, так это на собственную безопасность и соблюдение секретности, а Пушкин был слишком честным, отчаянным, бескомпромиссным и громким человеком для чего-то тайного.

Следующий рассказ из воспоминаний коллеги Пушкина идеально отражает то, каким психом он был в тот период: «Накрыт был стол для домашних, за которым и я обедал с Пушкиным. Сей последний, видя себя на просторе, начал с любимого своего текста о правительстве в России. Охота взяла переводчика Смирнова спорить с ним, и чем более он опровергал его, тем более Пушкин разгорался, бесился и выходил из терпения. Наконец полетели ругательства на все сословия. Штатские чиновники подлецы и воры, генералы скоты большею частию, один класс земледельцев почтенный. На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли».

И это в дни, когда каждый второй его собеседник мог быть (и был) тайным шпионом режима! Да какие тайные общества? Этот юнец сейчас наденет на себя ракетницы как Duke Nukem и пойдет разбираться со всеми в одиночку! Его даже концепт «пчелы против меда» не смущал! (Пушкин очень гордился своим 600-летним дворянством и двадцатью упоминаниями предков в «Истории государства российского», но вешать дворян, как видим, готов был all the same).

Естественно, декабристы верили, что справятся лучше без него, но восстание их закончилось известно чем для всех, а лично для Пушкина — вызовом в столицу к новому императору. И как говорится, about time too, потому что в Михайловском он жил натурально как в тюрьме: вся переписка проверялась, а друзья боялись к нему ехать, дабы не попасть опалу, а тут – опа – раз, и к царю.

Николай I только что казнил пятерых дворян, а еще 120 — в их числе однокашники Пушкина Пущин и Кюхельбекер — сослал в Сибирь. Это важно, ребята, что именно дворян, потому что их в те годы серьезно наказывали редко. И в случае с пятью приговоренными к казни топовыми декабристами общество до последнего момента ждало, как с Pussy Riot, что казнь заменят на ссылку, но смягчение было небольшим: вместо четвертования их гуманистически повесили. Это был однозначный outrage, и понятно, что Николай страшно нуждался в уже беспредельно популярном Пушкине, чтобы иметь хоть какую-то поддержку в обществе.

Поэт мог потребовать себе денег, замок, должность (не забываем, что он нищеброд), вместо этого что он сделал? На вопрос, где бы он был 14 декабря 1825 года, Пушкин ответил: «На Сенатской площади, потому что там были мои друзья».

Исключительно естественный ответ для настоящего мужика, ведь мы помним, что, например, Пущин был первым из немногих, кто решился навестить поэта в Михайловском, но много ли вы знаете людей, которые признаются, что пошли бы убивать собеседника в разговоре с человеком, могущим отправить их в Сибирь одним словом? Это вам не Маша Гессен, «наоравшая» на автоответчик Путина!

Впрочем, самое существенное здесь в том, что к тому моменту Пушкин от революционных идей в большой степени отказался. Это стихотворение 1823 года, написанное под влиянием провала Испанской революции, явственно на это указывает:

И все равно — был бы на площади.

В этом ответе проявилась еще одна черта настоящего мужика: уважение к самому себе и своим друзьям из прошлого, даже если сегодня их позиция не кажется столь уж правильной. Против настоящего мужика никакой император ничего не может, Николай вынужден проглотить ответ поэта и мириться с его существованием, а также статусом властителя умов. Вот тут, все думают, началась свобода. Отнюдь: Пушкин не только уехать никуда не мог без письма Бенкендорфу, но, даже сватаясь к Гончаровой (!), был вынужден спрашивать разрешения.

Мы плавно подошли к теме женщин в жизни Пушкина. Общее место, что он якобы спал со всеми подряд, чем вроде как заслужил произошедшее с его собственным браком.

Тут традиционно минимальное количество конкретики, но сдается мне, что hype там намного больше, чем substance. Один из его самых педантичных исследователей, Лотман, считал, что посредством коротких референсов в отдельных своих работах Пушкин поддерживал своеобразную альтернативную биографию для имиджа поэта. Мы знаем, что одна из его ранних попыток поухаживать за замужней женщиной закончилась эпическим провалом — Николай и Екатерина Карамзины просто подняли его на смех — едва ли вдохновляющее начало для карьеры Донжуана! Кроме того, человек, чьи мысли слишком сильно заняты телками, никогда не смог бы оставить столь обширного литературного наследия.

Впрочем, телки мужика не определяют — определяет его жена. С женой у Пушкина все было отлично. Мы привыкли смотреть на его брак как на трагичное по своей сути мероприятие, хотя, если посмотреть на все трезво, не самый богатый и не самый привлекательный мужчина получил в жены первую красавицу Москвы и за семь лет брака четырежды, так сказать, выполнил биологическую функцию. Что, вы скажете, это не успех?

Считается также, что Гончаровы сделали ему громадное одолжение, согласившись на брак. В реальности они были вовсе не так круты, на что указывает тот факт, что Пушкину пришлось самому собирать приданое для Натальи Николаевны, для которой брак с живой легендой был едва ли не верхом мечтаний, ибо во второй половине тридцатых, когда у него еще и журнал собственный появился, Пушкин стал тупо вторым человеком в государстве после императора.

Такого статуса не было ни у одного автора никогда и нигде. Если в России что-то происходило без реакции Пушкина, этого считай и не было. Он мог одним стихотворением уничтожить человека в глазах общества, что с охотой и делал, например, в истории с Уваровым (она детально описана во всех биографиях).

Пушкин — это базовый курс, «жизнь 101», и если вы считаете, что в совершенстве освоили его, подумайте еще раз.

Точно освоили? Не стоит лгать себе, иначе вас ждет жестокое разочарование. Пушкин хорошо осознавал свой статус настоящего мужика и связанные с ним сложности. Достаточно прочитать его советы младшему брату в знаменитом письме, чтобы понять это.

Стоит также посмотреть, например, на лирическое отступление в четвертой главе «Онегина» сразу после встречи Татьяны с Евгением в саду и до:

Там человек в полутора тысячах знаков излагает целую жизненную систему. Он это умел.

Да, за всеми перипетиями я как-то упустил из виду всякие мелочи, типа того, что Пушкин действительно очень круто писал, например, или, будучи в ссылке, самостоятельно выучил английский, а позже произвел настоящую революцию в литературных товарно-производственных отношениях, благодаря которой авторы в России стали хоть что-то получать.

Впрочем, это хотя бы никто не оспаривает, в отличие от последнего мифа о Пушкине, — что его якобы кто-то убил. Ну кто-то, в смысле, отличный от самого Пушкина. На самом деле, его смерть верней всего будет назвать опосредованным самоубийством.

Найденная в середине ХХ века переписка младшего поколения Карамзиных, больших друзей поэта, не оставляет в этом сомнений. Она детально изложена в книге Ираклия Андроникова (пользуясь случаем, хотел бы поблагодарить рассказавшего мне о ней Андрея Бауля из «Солянки»). И из нее четко следует, что после всех оскорбительных писем, с намеками и прочим, Дантес (по приказу императора) собирался жениться на младшей Гончаровой, чего было вполне достаточно для формального прощения и Дантеса, и автора письма Геккерена. Если б Пушкин пошел на это, никто б ему слова не сказал.

Но для самого Пушкина, жившего в перманентной атаке, требовавшего все большего и большего от социума, давно имевшего, по всем признакам, статус полубога в собственных глазах, сама возможность его вовлечения в эту бытовуху, с изменами и интригами в роли обиженного мужа была несовместима с жизнью. Зная, что Дантес — великолепный стрелок, он спокойно допедалировал эту ситуацию до Черной речки и откланялся в ореоле славы.

И в этом смысле тем, кто жалеет о «раннем уходе» и прочем, могу сказать одно: себя пожалейте, идиоты! Тридцать семь лет, восемь месяцев и три дня в режиме сверхновой, с северным сиянием, криками переплавляющихся через Днестр коней и дымящимися сопками Камчатки — сколько таких было у вас?