Актуальный на все времена вопрос войны «справедливой», то есть ведущейся во имя некой высшей идеи и всеобщего (читай: некой «избранной» социальной группы) блага, остаётся открытым и сейчас. Особенно на этой неделе, после провалившегося продемократического (по крайней мере, на уровне заявлений) военного переворота в Турции.

Рефлексия вокруг этой проблемы занимала самые яркие умы XX века: на разных полюсах, в частности, оказались правоконсервативный Карл Шмитт, развивший свою концепцию «врага» и выступивший против идей пацифизма, и Эрих Фромм, в своей «Анатомии человеческой деструктивности» и прочих работах высказавший убеждённость в том, что в основе разрушительного действия лежит не что иное, как психическое нарушение, и никакие рациональные объяснения в отношении его не звучат убедительно.

Можно ли с помощью насилия добиваться справедливости и должно ли добро ради своего воцарения пользоваться кулаками? Мы пригласили поразмышлять на данную тему историка, этика и антрополога.

Текст: Марыся Пророкова

Психология свободы: Возможна ли «справедливая война»?. Изображение № 1.

Джованни Савино

историк, Университет Неаполя имени Фридриха II, РАНХиГС 

Вопрос очень сложный, потому что любая война — это насилие и кровь. Уже в древнем мире мыслители задавались вопросом, насколько возможно оправдать насилие в военное время. Вергилий в «Энеиде» неоднократно говорит о войне как о «бессмысленном братоубийстве», от которого нет благ, и это братоубийство не оправдывает в том числе и слава государства, во имя которого и совершаются эти действия. Потому что pacis imponere morem, то есть «мир правит как обычай». Тацит в своём сочинении «Агрикола» использовал известное «создавая пустыню, они называют её миром», обсуждая действия древних римлян.

Были и те, кто оправдывал военные действия, например Цицерон. Древнеримский оратор в работе «О государстве» говорит, что необходимость защититься или отреагировать на несправедливость делает насилие возможным, то есть, по мнению Цицерона, «справедливая война» возможна. «Несправедливы те войны, которые были начаты без оснований. Ибо если нет основания в виде отмщения или в силу необходимости отразить нападение врагов, то вести войну справедливую невозможно».

Сегодня эта проблема, разумеется, рассматривается под иным углом, потому что имеет место феномен «тотальной войны» — использование всех ресурсов и методов. Войну, в которой есть депортации, изнасилования, массовые убийства, ту, которая затрагивает мирное население, никто не может назвать справедливой.

Лично меня в том, что «справедливая война» в принципе возможна, убеждает пример движения Сопротивления в разных странах Европы в 1940-х. В 1991 году известный итальянский историк Клаудио Павоне издал работу «Гражданская война. Исторический очерк о морали в Сопротивлении»: эта книга вызвала большой резонанс и спровоцировала множество дискуссий. Почему? Потому что освободительная борьба с фашистской экспансией не должна называться гражданской войной. Павоне (он сам бывший партизан и всегда с гордостью рассказывает о своём опыте в Сопротивлении) не имел в виду «оправдание» фашизма, но, наоборот, говорил о гражданской, «справедливой» борьбе и этике партизанского движения. Отдельную часть книги он посвящает анализу насилия в условиях борьбы. Участники Сопротивления, ставившие перед собой цель освободить свои дома и свои страны от тирании, даже не думали стрелять в мирных граждан, в отличие от захватчиков — и это принципиальный момент, который кажется мне вполне убедительным. 

 

Сергей Ряполов

этик, ВГУ 

Нельзя сказать, что этическая мысль выработала некоторую устойчивую и однозначную позицию относительно войны. В русской этической традиции, как и в европейской, некоторые мыслители заняли противоположные, зачастую противоречащие друг другу позиции относительно этого явления. Так, русский философ Николай Фёдорович Фёдоров рассматривает войну как проявление «небратского», «неродственного» состояния мира, мешающего объединению человечества для осуществления общего дела — окончательной победы над смертью, причём не только для живых, но и для мёртвых. Можно вспомнить и знаменитый принцип Льва Николаевича Толстого «непротивления злу силою», в основание которого была положена своеобразная интерпретация учения Иисуса Христа, сводящаяся к принципам всепрощения, неприемлемости насилия.

С другой стороны, в русской этической мысли сложилась целая традиция представлений о «справедливой войне», связанная в первую очередь с историософскими представлениями русских философов. Так, например, Владимир Францевич Эрн, обращаясь к философскому смыслу Первой мировой войны, отмечал, что «русская идея всечеловечности загорается небывалым светом над потоком всемирных событий, что тайный смысл величайших разоблачений и откровений, принесённых ураганом войны, находится в поразительном созвучии и в совершенном ритмическом единстве с всечеловеческими предчувствиями славянофилов».

Вообще война ради защиты своего отечества воспринимается рядом мыслителей как нечто отличное от насилия, поскольку на войне человек скорее приносит себя в жертву. Это, очевидно, является отражением христианского принципа жертвы себя ради ближних: акцент ставится не на активной (действующей, убивающей), а на пассивной (сдерживающей, отражающей) роли участника.

По сути, альтруизм на войне становится отражением любви, а не насилия, а именно — слов Христа о том, что «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Таким образом, несмотря на то, что война в большинстве случаев скорее воспринимается как проявление зла, рядом европейских мыслителей было предложено понимание войны, несущей очищающее пламя, как блага. 

Игорь Чубаров

доктор философских наук, ИФ РАН, философский журнал «Логос»

Искать причины и смысл войны в классическом противостоянии враждующих народов, непрекращающемся столкновении государственных и/или национальных интересов, защите родных земель и ресурсов, на которые то и дело норовит посягнуть коварный враг, на сегодняшний день по меньшей мере наивно.

Мерцающий, гибридный, локально-глобальный, квазипартизанский и квазивиртуальный характер современных войн, связанный с деятельностью транснациональных террористических организаций с оружием в виде смертников, противостоящих транснациональному же капиталу, оснащённому высокотехнологичным (в том числе ядерным) оружием, не позволяет характеризовать их как захватнические или освободительные, империалистические или народные, а тем более точно и однозначно определять победителей или побеждённых, друзей и врагов и даже с полной уверенностью квалифицировать стоящие за ними политические силы. Поэтому и жертвами современной войны выступают по преимуществу мирные жители самых различных стран, чаще всего даже не включённых в борьбу за эфемерную свободу и демократию Запада. Исторические представления о войне в этом смысле испытывают перманентный кризис, не предполагающий, однако, её прекращения.

Основная сложность в философском осмыслении войны состоит не только в том, что она никогда не заканчивается, лишь изменяя собственные формы и режимы, но и в том, что она является лишь эксцессом, или крайним проявлением сохраняющейся в государстве насильственной структуры отношений между людьми, которую здесь можно кратко охарактеризовать как гонительную. Будучи ориентированной на уничтожение или исключение «иных», «других», «чужих» и включение «своих» на основании чувственной связи, общности языка, культуры и так далее, она, однако, в любой момент может быть обращена и на своих на основании всегда случайных виктимных признаков. Ибо война, основанная на государственной монополии на применение насилия, лишь по видимости направлена на представителей других государств, её ближайшая цель — собственные граждане.

 

Дух мщения, облачённый в ловушку закона — анонимной машины, работающий на холостом ходу ресентимента, — не позволяет остановить обмен насилием, экономику отложенной смерти.

 

Не кто иной, как Зигмунд Фрейд, на пороге последней мировой войны пытался доходчиво объяснять Альберту Эйнштейну её социально-психологические причины («Почему война»). Основатель психоанализа в частности обратил внимание на то, что государственный запрет на насилие в отношении членов своего сообщества всегда сопровождается его переориентацией на представителей других обществ, считающихся носителями какой-то враждебной силы. В лице других наций мы якобы боремся с природой, всегда предполагающей агрессию и насилие. Но кто сказал, что мы лишены упомянутых природных сил и агрессии сами и можем выступать гарантами мира и благоденствия для всех? Отсюда уже один шаг до сакрализации насилия в лице репрессивных институтов государства. Даже западноевропейская культура, на которую уповал в своих поздних текстах Фрейд, выступает в рамках этой логики критерием для исключения чужаков, оправданием уничтожения наших мнимых врагов для собственного выживания.

В подобном допущении и кроется объяснение прочности порочного круга насилия в обществе, поддерживаемого круговой же порукой его привилегированных властных субъектов. Соответствующее представление является уделом отнюдь не только (слабо)умных нацистских юристов и философов а-ля Карл Шмитт, но и преобладающим политическим априори, (псевдо)подтверждаемым историческим апостериори. Но подтверждение это обусловлено не животной природой человека и не каким-то неизменным устройством социальности, а лишь работой репрессивной машины права и государственной власти, не способной прощать, но и не наказывающей собственно преступления. Дух мщения, облачённый в ловушку закона — анонимной машины, работающий на холостом ходу ресентимента, — не позволяет остановить обмен насилием, экономику отложенной смерти — чрезвычайное положение, ставшее нормой, войну, ставшую перманентной.

Легитимирующей насилие диалектике исключения-включения, опирающейся на суверенные инстанции, власти можно противопоставить лишь логику открытости «другому», вплоть до принятия риска быть им уничтоженным. В этом, в частности, состоял смысл тезиса Вальтера Беньямина о необходимости превращения империалистической войны в гражданскую. Чистое, «божественное» насилие должно быть перенаправлено на тех, кто его до этого никогда не испытывал, то есть на само государство как узаконенный способ насильственных отношений между людьми. Не против гражданина, а за него!

Изображения: Freestockphotos 1, 2