Установка на то, что красота не требует жертв, не является товаром и находится в первую очередь «в глазах смотрящего», то есть индивида доброжелательного, некритичного к ближнему и уважающего неприукрашенное человеческое естество, постепенно завоевывает западный мир. Европейское и американское общества переосмысляют своё отношение к эстетическому после векового господства глянца и Голливуда.

Идея непосредственного, естественного отношения к собственному телу появилась не вчера, но лишь за последние несколько лет весь интернет узнал о слове «бодипозитив», как обычно, разделившись на пламенных сторонников и едких оппонентов. Девушки, демонстрирующие в Instagram крашеные волосы на подмышках и рубенсовские формы, вдохновляют одних и раздражают других. Эмансипирующую кампанию обвиняют то в эгалитаристском терроре по отношению к обладателям «красивых тел», то в недостаточной амбициозности. Мы поговорили о бодипозитиве с исследователем визуальной культуры Нигиной Шароповой.

интервью: Марыся Пророкова

Психология свободы: Способен ли бодипозитив освободить наши тела?. Изображение № 1.

 

Бодипозитив ведь попросту не мог не появиться после всего, что случилось за последние 100 лет, так?

Да. В XX веке было проделано много работы в отношении критики различных нормативных предписаний, в том числе предписаний, апеллирующих к полу. Бодипозитив в большой степени связан с утопическим стремлением наладить свободное отношение к своей телесности, освободить его от нормативного гнёта, который определён гендерным неравенством, с одной стороны, то есть самого требования «будь привлекательна», адресуемого женщинам, с другой — представлением о том, что значит быть привлекательной, которое, в свою очередь, также партикулярно и репрессивно. Представление о привлекательности, как и само требование, подвижно, однако игнорировать его, ссылаясь на эту подвижность, не такая простая задача.

Как на это указывал ещё Дюркгейм: для того чтобы ощутить репрессивность социальных норм, достаточно перестать их соблюдать. И, конечно, бодипозитив, который становится практикой, если не сказать тенденцией, является продолжением широкого круга эмансипирующих движений, который и направлен на, с одной стороны, подрыв существующей нормы. И здесь не очевидно, какой именно — это подрыв самого сексистского требования «быть привлекательной» или же конкретной устоявшейся нормы этой привлекательности, поскольку многие кейсы в этом направлении работают с содержанием, то есть представлением о красоте, но не критикуют само требование, во всяком случае, его универсальность.

С другой стороны, эта практика направлена не только на подрыв, но и на введение новых норм, что связано с так называемой насмотренностью. И наконец, само её появление, конечно, разоблачает репрессивный характер этих норм, поскольку вскрывает, насколько сильно неприятие к зачастую незначительным отклонениям от стандартов. И демонстрирует, каких усилий требует введение новых. Бодипозитив так или иначе борется с телесным закрепощением, репрессивностью норм и с партикулярностью их содержания. Однако мы должны также не упустить из вида его границы.

Что за границы?

В сложившемся культурном контексте не бессмысленно опасаться, что бодипозитив может стать новым предписанием, новой идеологией тела. Уже сейчас даже в российских прогрессивных кругах довольно часто можно встретить осуждение ярко выраженного следования и самому требованию «быть привлекательной», и наиболее распространённым формам привлекательности. Некоторой приличной формой принятия сексуальной объективации становятся менее очевидные способы транслировать женственность или эксплицитный отказ, воспринимаемый как одобряемое мужской частью сообщества поведение. И, конечно, мы должны здесь сказать, что бодипозитив, являясь эмансипирующей практикой, не должен вводить новые запреты. Как эмансипирующая стратегия, он должен отличаться не содержанием предписания, но отказаться от них как таковых — он должен наращивать свободы, освобождать от репрессивных идентичностей, а не навязывать новые.

Позволю себе манифестирующее высказывание. Являясь представительницей женского пола, я также испытываю трудности с возможностью наладить свободное отношение к своему телу, и, к сожалению, их решение не представляется возможным. Это утопия, поскольку свободное отношение — это не отказ выглядеть сексуально и привлекательно и тем более не отказ от конкретных форм привлекательности, это возможность относиться к телу непосредственно, не стоять перед самим этим выбором. Конечно, бодипозитив таким решением не является. Однако эта практика вселяет надежду в то, что наращивание опций выбора со временем избавит нас от самой необходимости выбирать.

А как же расхожее «выбирай то, что нравится»?

Точка зрения вроде «пусть каждый выглядит так, как он хочет!», «я выгляжу так, как мне нравится» — это, безусловно, странная, хотя и распространённая позиция, поскольку проблема ровно в том и состоит, что мы не можем быть собой, выглядеть как хотим. И дело ведь не столько в том, что нам что-то мешает, но также и в том, что совершенно не ясно, что это значит — «быть собой».

Как это показывал Лакан в «Стадии зеркала», первичная идентификация базируется на принятии на себя образа другого. С точки зрения психоанализа до стадии зеркала у ребенка нет образа собственного тела, его нет ни как чего-то единого — ребёнок не отличает себя, своё тело, от другого, например от груди матери. И именно через принятие на себя образа другого, отражения, которое вообще-то отличается от него (путаются правые и левые стороны, оно двумерное и так далеее), формируется сам субъект идентификации, то, что идентифицируется через принятие образа. Первичное «я» формируется именно в этом акте соотнесения, принятия образа, который всегда с «я» не совпадает. Структура идентификации всегда предполагает другого как того, с чем мы себя идентифицируем.

Когда предлагаются максимы «неважно, что о тебе думают, просто будь собой», то нам предъявляется противоречивое требование. Все идентичности, которые мы принимаем, всегда существуют до нас. Поэтому требование «быть собой» в действительности означает вписать себя в культуру. Отождествить себя с тем или иным её образом. И такой наивный нонконформизм является одним из таких же способов вписать себя в символическое, такой же идентичностью внутри культуры.

Насколько правомерен классический аргумент от биологии, призывающий обратить внимание на естественное, природное происхождения гендерных эстетических стандартов? Например, знаменитый эксперимент Эксетерского университета, в ходе которого у младенцев выявили врожденный «инстинкт красоты»?

Наивная ностальгия по естественности, частью которой можно считать все бытовые биологизаторские стратегии, вызывает много вопросов. Апелляция к биологии для объяснения социальных и культурных феноменов имеет очевидную критику.

Во-первых, с позиции тотальности культуры. То, к чему отсылают нас подобные аргументы, чтобы показать, что есть какие-то вне- или докультурные основания, которые фундируют собственно культурные конструкции (те же гендерные ожидания и эстетические нормы), сами возникают как культурные феномены. Тест с ребёнком, который якобы ещё не опосредован культурными рамками, выбирающим фотографии женщин, которые признаны эталонами красоты, сам по себе уже не является чистым. Форма, в которой мы добываем подобные знания, является частью культуры, причём вполне конкретной культуры. Сама форма теста, то, как сформулирована его цель и интерпретация данных, не просто опосредованы культурой, культура — это единственное измерение, в которой такие практики, их цель и интерпретация существуют.

Странно в самом деле полагать, что такие понятия, как «красота» и «непосредственность» являются чем-то естественным, таким образом, сами понятия, в которых формулируется практика подобного тестирования и в связи с которыми она в общем и возникает, представляют собой культурные концепты — само представление о непосредственности есть результат отрицания опосредованности. В этом смысле и биологизаторство существует как реакция на культуру — и поэтому уже в неё включено. Любая дисциплина работает не с самим феноменом как таковым, но с его интерпретацией.

 

Психология свободы: Способен ли бодипозитив освободить наши тела?. Изображение № 2.

 

Во-вторых, эта апелляция странна в самой своей идее, что подобные факты могут нам что-то говорить и тем более предписывать в отношении сложных социально-культурных проблем. Такая постановка вопроса вовсе не очевидна. Почему нормы красоты при их фактической подвижности должны выстраиваться на основании «естественной привлекательности»? Где пролегают границы применимости этого аргумента? Почему мы не должны переставать чистить зубы в силу неестественности этой практики, но должны, опираясь на опыт каких-то биологических видов, выстраивать наше половое поведение? Даже если не принимать во внимание культурную опосредованность такой апелляции и допустить, что это действительно нечто естественное, что ребёнок в этом тесте в самом деле выбирает самых красивых женщин, то почему мы должны следовать этим эталонам? Обывательская аргументация в виде «это естественно», «так природой заложено» ссылается на неё как на последнее неопровержимое основание. Однако обычно не вызывают такого же возмущения, например, воскресные походы в супермаркет, но возмущает гомосексуализм. Очевидно, ходить по воскресениям в супермаркет тоже природой предусмотрено. Ей, по-видимому, предусмотрено многое, как и научные тесты, но не гомосексуализм и половое распределение ролей.

Мы сформулировали очень поверхностно затронутые темы, кроме того, сам список сюжетов, разоблачающих подобную стратегию предложенными двумя пунктами, конечно, не исчерпывается. Конечно, конструктивистская позиция вовсе не является неопровержимой. Однако важно заметить, что биологизаторство не может быть контраргументом. Поскольку конструктивизм возник в качестве критики подобных наивных взглядов. И сегодня такая позиция не может быть исходной, скорее, она сама должна предлагать аргументы в свою защиту. И, конечно, попытки выйти за рамки представлений о тотальности культуры гораздо более сложны и изящны.

В психоанализе и социальной антропологии, например у Э. Лича, принято считать, что волосяной покров у человека любой эпохи и культуры подсознательно ассоциируется со зрелостью, способностью и правом принимать решения, с витальными силами. Таким образом, лишение волос, (это иллюстрируется многочисленными примерами, начиная с миф о Самсоне и Далиле, заканчивая традицией пострижения в монахи) означает лишение статуса активного, действующего субъекта, статуса самостоятельной личности. Многие адепты бодипозитива придерживаются мнения, будто культура эпиляции связана с пассивной социальной ролью женщины в обществе. Что говорит об этом теория визуальной культуры?

Джон Берджер связывал эстетизацию свободного от волос женского тела с пассивной сексуальной функцией, то есть тем, что женщина — объект, а не субъект. Рассматривая европейскую живопись, этот критик отмечает, что женщины на изображениях всегда предлагают себя взгляду. При этом они показывают себя так, чтобы у смотрящего не было ощущения, что эта женщина знает, что он на неё смотрят. Именно подрыв вуайеризма был одной из причин скандальности «Олимпии» Мане: героиня этого полотна смотрит прямо на смотрящего, и этот взгляд даёт понять, что она знает, что на нее смотрят, то есть Олимпия перестаёт быть объектом в полной мере. И скандальность этого сюжета ярко демонстрирует, насколько естественна пассивная роль в изображении голой натуры для европейской культуры. И одним из аспектов этой пассивности является отсутствие волос на теле.

Иными словами, выводы различных гуманитарных исследований на эту тему сходны. Что можно сказать относительно практики? Многие кейсы в этом направлении работают с конкретными представлениями о том, что в обществе считается или не считается красивым, но не критикуют само требование следовать этим представлениям. Часто в примерах, отвергающих отдельно взятые нормы, мы видим буквально сообщение о том, что девушки, которые не борются с волосами на теле, тоже привлекательны и достойны одобрительного взгляда. Это выражается в том, что за исключением собственно волосяного покрова все остальные, такие же репрессивные нормы красоты, на месте: модный лук и макияж, позирование в томном или невинном, нежном образе, что, конечно, является эротическим кодом. И в этом смысле можно сказать, что бодипозитив — это расширение аудитории, предлагающей себя взгляду, расширяющий эстетический «ассортимент». Хотя, конечно, не очевидно, что смена содержания красоты сама по себе не эмансипирует женский гендер.

В чём принципиальная разница между отношением к бодипозитиву на Западе и у нас?

Это сложный вопрос, который надо адресовать антропологам, изучающим российскую и советскую культуру. От себя могу добавить только то, что этот вопрос выстраивается вокруг патриархальности и понятия провинциальности. В нашей культуре принято считать западные тенденции прогрессивными, и соответственно, их противоположность — нарочитая феминность образа со всеми традиционными атрибутами (каблуками, неуместной «боевой раскраской» и прочим) и забота о собственной внешней привлекательности сейчас связываются с отсталостью (как культурной, так и интеллектуальной) и провинциальностью. В некоторых кругах отказ от борьбы за внешнее практически приравнивается к прогрессивности, и наоборот — обеспокоенность внешностью автоматически маркируется как моветон, как отсутствие интеллектуальных способностей (один из самых тиражируемых образов — хорошенькая глупая женщина, вспомните весь корпус анекдотов про блондинок в постсоветском фольклоре) и принадлежность к неинтеллигентным слоям общества.

Можно ли сказать, что бодипозитив постепенно вытесняет голливудскую модель коммерциализации красоты? Или, как обычно, протест против нормы со временем фетишизируется и поглощается этой самой нормой?

Популяризация естественности вполне укладывается в существующие стандарты красоты. И эту границу важно обозначить. Репрезентация естественной красоты обычно подразумевает оппозицию: искусственное (накладные ногти, силикон, обилие макияжа) и естественное (чистая кожа, хорошие волосы, спорт вместо хирургии). Популяризации такой естественности очень много, этим кодом пользуются многие косметические компании в рекламе, обычно в такой рекламе мы видим девственно чистое лицо девушки, без макияжа, с идеальной свежей кожей на фоне брызг воды, которые также транслируют чистоту и натуральность. Однако очевидно, что ни одна реклама не обходится без фотошопа, что модель, конечно, с макияжем nude. Такие рекламные изображения показывают структуру, которой фундируется этот конструкт. Эти установки не отрицают искусственность как таковую, но задают их облик (естественный макияж, который меняет лицо, но сам не заметен, маникюр без ярких цветов и так далее). Нужно правильно питаться, неярко краситься (но это не значит не маскировать недостатки), заниматься спортом. То есть по-прежнему речь идёт не о естественности, но о маскировке под неё. Предписывается производить, как и раньше, модификации над своей внешностью, такие же экстремальные (диеты и изнуряющий спорт, чтобы выглядеть «естественно» красивым и здоровым), но они не должны быть заметными, словно человек выглядит так сам по себе, без специальных усилий. И важно отметить, что особую роль здесь играет красота от рождения. Эталоном выступают девушки «красивые от природы», которым не нужно краситься, чтобы хорошо выглядеть. И в этом смысле в бодипозитиве, конечно, иная установка. Оставить в покое свою внешность разрешается не только девушкам, соответствующим стандартам, но всем тем, чья внешность им не соответствует. Здесь важно проводить это границу, поскольку код естественной красоты как раз указывает на аналогичную капитализму структуру (капитализм всё поглощает). И естественная красота — пример такого поглощения репрессивными эстетическими нормами, того, что возникает в качестве их критики. И мы видим, как они успешно встраиваются в этот дискурс.

Бодипозитив гораздо более радикален. Он подрывает гораздо более глубокие основания бьюти-дискурса. Но он также может встраиваться в него. Поскольку эта тенденция более радикальная, встраивается она иначе. В силу всего ранее сказанного очевидно, что требование быть привлекательными патриархально. И бодипозитив, будучи эмансипирующей практикой, формирует в какой-то мере её лицо. И хотя эта тенденция претендует на освобождение, она всегда предлагает вполне конкретный образ свободы. Важно подчеркнуть этот образный характер. Из возможных многообразных форм принятия своего тела складываются ограниченный набор распознаваемых черт. Одной из таких черт являются уже много раз упоминаемые волосы. Это одна из черт распознавания, которая эксплуатируется отвергаемым бодипозитивом дискурсом. Такая распознаваемая черта или комплекс черт позволяют иметь такие «несовершенства» на основаниях вполне легитимных внутри нормативной репрессивной красоты. «Дело не в том, что я непривлекательная или неухоженная, это просто моя позиция». Мы можем наблюдать многочисленные кейсы, где девушки красят волосы в подмышках, и это яркая иллюстрация того, как стратегия, освобождающая телесность, встраивается в то, что критикует, как бодипозитив становится стилем. Также важно заметить, что такое выделение привилегированных черт, формирующих образ, возникает в силу тотального погружения современного человека в визуальность. Как часто упоминают, современный человек в день видит больше изображений, чем его давние предшественники за всю жизнь. И насмотренность, за которую, в частности, борется бодипозитив, отчуждает многообразие воплощений в законченный образ. Другими словами, свободное отношение к своему телу в этом акте вхождения в визуальное закрепляется за вполне конкретными формами, которые, по сути, такие же партикулярные и предписательные.

 

Изображения: Flickr.com/photos/paulisson_miura, «Википедия»