Психология свободы: Станет ли гуманнее общество, если отказаться от изображения насилия?

Дискуссия о том, можно и стоит ли показывать на экранах телевизоров, в кино и видеоиграх сцены графического насилия, едва ли когда-нибудь прекратится. Как на самом деле заветные ШОК! (ВИДЕО) влияют на психику и поведение смотрящих? Мы попытались разобраться, обратившись за ответами к экспертам.

Текст: Марыся Пророкова

Александрина Ваньке

кандидат социологических наук, научный сотрудник Института социологии РАН

В социологии насилие может рассматриваться с нескольких сторон. В большинстве работ по этой проблематике речь идёт о насилии как форме применения физической силы по отношению к живым существам, выражающейся в нанесении им разных по степени тяжести увечий. В данном случае мы можем говорить о домашнем насилии, применяемом в семье по отношению к женщинам и детям, или об актах массового насилия во время войн, репрессий, террористических актов и так далее.

Особую роль в формировании представлений о насилии играют массмедиа. Ежедневно по телевидению и радио передаются сводки новостей, которые содержат информацию о насилии и изобилуют его красочными описаниями. При более детальном дискурсивном анализе этих сюжетов можно обнаружить их манипулятивный характер, направленный на поддержание страха у аудитории. Согласно новостным сообщениям, насилие осуществляют трудовые мигранты, участники протестных акций или выходцы из социальных низов, что приводит к разжиганию ненависти по отношению к этим незащищённым группам, которые зачастую провоцируются на осуществление насильственных актов. Так, репрезентация насилия популярными СМИ приводит к распространению стереотипов и вносит вклад в увеличение социальной напряжённости.

Валерий Подорога

доктор философских наук, глава сектора аналитической антропологии Института философии РАН

В западной философской традиции проблема памяти в отношении катастрофических событий человеческой истории осмыслялась на протяжении всей второй половины XX века, на эту тему рассуждали такие мыслители, как Лиотар, Лотман, Адорно. Здесь, конечно, на первый план выходит проблема национальной вины за такие чудовищные события, как холокост. В контексте философии этой темой — репрезентацией разрушительных человеческих действий, рефлексии над насилием в прошлом — занимались целые франко-немецкие исследовательские группы в 1980–1990-е годы.

Моё мнение таково, что отношение к норме человеческой деструктивности формируется, исходя из многих факторов — уровня жизни, образованности, отношения власти к населению.

Существует норма агрессивности, допускаемая в обществе, та, которая считается культурной формой. Именно то, что в обществе не закрепилось в качестве таковой культурной формы, и считается насилием. Здесь можно вспомнить, допустим, полемику относительно применения телесных наказаний в школах. Или знаменитый перформанс, когда в галерею «Риджина» пригласили мясников, которые на глазах у посетителей занимались обыденным для себя делом — разделывали тушу свиньи. Поднялся невероятный шквал возмущений, это событие обсуждала вся Москва, хотя то же самое действие на комбинате как моральное/аморальное никем, кроме узкой прослойки борцов за права животных, не расценивалось.

Здесь важен момент, когда одни культурные формы насилия сталкиваются с другими — именно это столкновение и помогает осознать допустимую норму.

Я убеждён, что никакие средства информации не в состоянии научить жестокости, разве что совсем маргинальных и несознательных подростков. А для взрослого человека передача накопившегося разрушительного потенциала, например виртуальному образу, несёт компенсаторную функцию. Если человек, фрустрированный чем-то, наблюдает, как на экране достаётся негодяю, он испытывает удовлетворение. В этом есть определённая терапия, кино и видеоигры с этим справляются. А перенесение деструктивных норм с экрана в жизнь, заимствование их возможно только в короткий подростковый период — во взрослом мире подобный механизм не срабатывает, он уступает место терапии.

Олег Аронсон

кандидат философских наук,
Институт философии РАН 

Вопрос сформулирован так, что очень трудно выйти за рамки его психологического контура. Действительно, трудно спорить с тем, что на кого-то увиденное убийство может оказать психологическое влияние, спровоцировать, подстегнуть к действию… Но спросим себя: можно ли это сказать про каждого человека? Про большинство людей? Конечно, я не спорю с тем, что агрессия и жестокость в обществе находятся в непосредственной связи, например, с пропагандой в СМИ. Но является ли само изображение убийства стимулом к убийству? Или даже множество таких изображений? Боюсь, что оно таково только для тех, кто готов получить этот стимул откуда угодно. Политическая пропаганда куда более эффективна в этом смысле. Она взывает не к подражанию, а к соучастию, сопричастности с жертвами, возмездию. Она коллективна и действует не по принципу подражания, а по более эффективному для масс людей принципу эпидемии, через заражение образами, которые множественны, и образы насилия и жестокости лишь одни из них, причём не самые важные. Потенциальная «возможность» убийства воспитывается в куда большей степени не миметизмом изображений, а аномией, потерей контроля общества над социальным насилием. Дети могут по-разному относиться к умерщвлению курицы, но они адаптируются социальным порядком. Если общество готово принять закон питерской подворотни или криминальной группировки как норму, то даже без изображений убийств оно готово к насилию, а уж частные психически неустойчивые индивиды — тем более.

Куда более сложная проблема связана с тем, что если раньше насилие было под контролем государства (в его гоббсовском понимании), то сегодня оно перешло в сферу медиа с его эффектом массовой анестезии, бесчувственности вкупе со стимулируемой неподконтрольной агрессией. В этих условиях все психомиметические концепции насилия выглядят как нечто наивное и архаичное.