Как граффити становится инструментом государственной пропаганды

Пропаганда как явление давно прописалась в истории – по сути, любая преамбула в какой-то мере носит пропагандистский характер, разъясняющий необходимость принимаемых законов. Несмотря на то, что в международном дискурсе термин соотносится с годами Первой Мировой Войны, в нашем же информационном поле пропаганда ассоциируется скорее с Великой Отечественной Войной и активным периодом строительства социалистического общества, а точнее с плакатной живописью того периода. Все хорошо знают классические примеры вроде многократно спародированного «Не пей!», брутального «Не болтай» или устрашающего «Родина-мать зовет».

Плакатная форма пропаганды до развития телевидения была одной из самых популярных во всем мире и оставила мощный культурный след в истории человечества, чем и воспользовался американский художник Шепард Фейри. Он сначала отрефлексировал эстетику плакатного жанра, а затем и вовсе превратил в торговую марку. Все как в учебнике: привлекательный фон, центральный тезис и доступность в понимании. Теперь переработанные образы персонажей, призывающих к свержению правительства в центральной Африке, уходят по двадцатке за толстовку на распродаже.

Шепард, начав свою творческую карьеру с социального бунта и подпольного самовыражения, ненадолго задержавшись в галерейных пространствах, сразу пришёл к быкам с Уолл-стрит и создал новую потребительскую икону для подростков и кошельков их родителей. Obey clothing является наглядной иллюстрацией к книге Джозефа Хиза и Эндрю Поттера «Бунт на продажу», в которой они доходчиво раскрывают успешную экономическую модель эксплуатации контркультурных явлений. Интегрировать подрастающих бунтарей в общество потребления на деле оказалось не так сложно. Достаточно понять потребность аудитории, как тут же рынок реагирует предложением. Бунт, индивидуализм, протест против массовой культуры – всё это давно такие же маркетинговые продукты, как и бриллиантовые кольца на свадьбу или подарки на Рождество. Вертикальные отношения между государством и обществом существуют по схожим принципам.

OBEY CLOTHING

Интегрировать подрастающих бунтарей в общество потребления на деле оказалось не так сложно. Достаточно понять потребность аудитории, как тут же рынок реагирует предложением.

Изначально теория пропаганды была частью общей теории средств массовой информации, но позднее явление пропаганды начали расценивать как угрозу для демократического строя. Существовало мнение, что свободное и неконтролируемое распространение информации может стать фатальным для демократии. С другой стороны, запрет пропаганды являл бы собой ограничение свободы коммуникации. Эта дилемма и стала причиной для рождения множественных теорий контрпропаганды, или, как её ещё называют, «хорошей», «белой» пропаганды. Как это ни парадоксально, на практике же пропаганда с удовольствием эксплуатировалась в обществе и со временем претерпела серьёзные трансформации. Например, поп-культура часто используется государством в качестве медиа. Граффити, плотно прописавшись в популярной культуре, также попало под спекулятивные действия.

Раньше граффити преимущественно было контркультурным явлением и в политическом дискурсе фигурировало скорее как индикатор недовольства людей, не способных самовыразиться через демократические процессы. Сегодня всё больше и больше стран используют граффити как средство городской коммуникации между государством и обществом. Это процесс делает граффити таким же подконтрольным медиа, как и печать, радио и телевидение, вот только в отличие от последних способным захватить новую аудиторию, невовлечённую в классические средства массовой информации.

В Мексике потенциал граффити как оружия массовой коммуникации оценил в середине 70-х Луис Эчеверриа — политический деятель и бывший президент страны. Считается, что после визита в Китай Эчеверра вдохновился возможностями уличной живописи осведомлять население о своей социальной ответственности. По его указу стены города Мехико были расписаны политическими лозунгами и мудростями в преддверии выборов, на которых он победил.

Вьетнамские лидеры технику монументальной пропагандистской живописи также позаимствовали у дружественных социалистических стран вроде Китая и СССР. Яркие образы, простые линии и риторические лозунги продвигали индустриализацию как средство сильной нации.

Сегодня все больше и больше стран используют граффити как средство городской коммуникации между государством и обществом 

Список можно было бы продолжить и Кубой, и Лаосом, и тем же Китаем, но в эксплуатации граффити в более привычном понимании преуспели в первую очередь Колумбия и Бразилия. Если в Бразилии процесс легитимизации граффити вялотекущий и уже пять лет правительство постепенно выделяет стены для легальных граффити или заказанных самим правительством, то в Колумбии практически одним махом декриминализировали весь стрит-арт. Всплеск недовольства местного населения после убийства полицейскими подростка за граффити вынудил правительство пересмотреть своё отношение к уличному искусству. Бразильский и колумбийский сценарии — скорее примеры латентной пропаганды, где граффити — это скорее субъект политических процессов, нежели форма пропаганды.

В России правильно произносить и понимать термин «граффити» в правительственных кругах научились в целом не так давно. Зато достаточно быстро поняли потенциал и сделали его политическим инструментом. Первыми за баллончики с краской взялись молодежные политические организации, изображавшие фамилии своих кандидатов в примитивной, но привлекательной форме. Дальше — согласованные граффити-фестивали, программа оформления трансформаторных будок спальных районов и другая демаргинализация граффити как искусства в имиджевых целях. Противоречивые инфоповоды спровоцировали настоящий бум монументальной живописи на домах в Москве.

Теперь весь город пестрит лубочными картинками с видами Матушки России, обращениями к Гагарину и прочей крымнашенской мазней в исполнении псевдопатриотических организаций. Казалось бы идеальная почва для рефлексии, но ведь и те, кто способен привезти главных мировых муралистов, погряз в подотчётной финансовой самоцензуре. Получаем разбросанные по всему городу внеконтекстуальные фасадные шедевры известных авторов с обесценивающим клеймом правительства Москвы. Прямой пропаганды, конечно же, в этом нет. Зато имеем что-то похожее на скрытый продакт-плэйсмент, причём действующий и в направлении внезапно проснувшихся горе-патриотов, и в направлении тех, кто про Киселёва и не слышал. Одни выслуживаются, другие — при всех благих намерениях —становятся марионетками, а по факту — ещё одно популистское применение граффити и повышение рейтинга правительства на несколько пунктов.

Контркультуру проще подчинить, чем подавить. Граффити всё чаще становится инструментом политических игр: для одних это новые медиа, для других просто инструмент достижения целей. Но так или иначе оно стало подконтрольным и доступным. Процесс демаргинализации граффити прогрессирует с невероятной скоростью. И если пропаганде можно противостоять путём расширения информационного поля, то объяснить, что все вышеперечисленные примеры по сути не имеют к граффити никакого отношения, объяснить уже практически невозможно.

Контркультуру проще подчинить, чем подавить. Граффити все чаще становится инструментом политических игр