Смейся сколько влезет: Почему юмор не терпит запретных тем

В мире до сих пор существует множество вещей, с которыми стоит бороться не покладая рук: голод, антисанитария, фанатизм, диктаторские режимы, гомофобия, мизогиния, восьмичасовой рабочий день, законодательный запрет употребления легких наркотиков. Но есть одна, с которой, на мой скромный взгляд, бороться точно не следует, — юмор. К сожалению, не все разделяют эту точку зрения. «Шутка — это оружие, — говорят они. — Почему нельзя шутить так, чтобы всем в комнате было комфортно?» Так и подмывает язвительно ответить: «Потому что, черт возьми, это шутка, никому не будет смешно, если ВСЕМ будет комфортно!» Но давайте всё-таки разберёмся в вопросе серьёзно. 

Существует не так уж и мало теорий юмора, но принято выделять три базовых:

1. Теория превосходства

Первую, теорию превосходства, можно считать наиболее древней, её обсуждали ещё Платон с Аристотелем. Согласно этой теории, когда человек смеётся, он всегда смеётся над чем-то, а точнее — над кем-то. Объект комичного не способен справиться с обстоятельствами, терпит неудачу, субъект же чувствует своё превосходство и потому смеётся. В идеале должно присутствовать и третье лицо, свидетель шутки, но это не обязательно. «Трагедия — это когда я порезал палец, комедия — когда вы провалились в канализацию».

В общем-то, смех в данном случае представляется низменной человеческой реакцией, примитивной эмоцией. Можно было бы сказать «животным инстинктом», но животные, за исключением крыс, не смеются. Насмешник, по мнению философа Томаса Гоббса, исходит из неверной предпосылки, что с ним самим такая комичная ситуация никогда не произойдёт. Пускай это и не очень комплиментарный вердикт, но с данной точки зрения смеяться над грохнувшимся со стула соседом — одинаково естественно для школьника и для топ-менеджера.

2. Теория несоответствия

Альтернативную теорию несоответствия предложил в своё время шотландец Фрэнсис Хатчесон. Человек, по его мнению, смеётся, когда наблюдает сильное несоответствие происходящего привычному ходу вещей, говоря сетеязом — испытывает «разрыв шаблона». Именно поэтому у нас начинаются колики при просмотре видео с Джонни Ноксвиллом, танцующим в стрингах в магазине компакт-дисков, или коуба, где на выступления христианского хора накладывают блэк-метал. Особенное внимание сторонники теории в её широком понимании уделяют «сдвигу перспективы», то есть внезапности момента, переходящего из поля привычного в уникальное. Педантичный Кант назвал это «внезапной трансформацией натянутого ожидания в ничто».

3. Теория утешения

Из второй теории плавно вытекает третья — теория утешения. Как сформулировал в своё время Герберт Спенсер, смех — это экономический феномен, помогающий человеку выпустить психическую энергию, впустую мобилизованную ожиданием чего-то несостоявшегося. Чтобы понять разницу с предыдущей теорией, отсечём «несостоявшееся»: смех — это просто способ снять напряжение. Вишенка на торте теории утешения принадлежит, конечно, Фрейду. В книге «Остроумие и отношение к бессознательному» отец психоанализа указывает следующее: человек использует юмор, чтобы обойти социокультурные табу и выразить подавленные желания. Шутя, мы снимаем напряжение по поводу неудобных, беспокоящих нас феноменов. Отсюда — богатейшая культура советских политических анекдотов, помогавшая выдерживать прессинг тоталитаризма.

Как мы видим, все три теории выглядят достаточно убедительно, более того — они выглядят почти идеально, если наложить одну на другую. Этого достаточно для того, чтобы навсегда исключить из дискурса плебейский термин «это несмешно». С точки зрения природы юмора кот в смокинге, религия или мёртвые младенцы — одинаково достойные объекты для шуток. Всё остальное — уже дело рук морали. 

Юмор и мораль действительно плохо сочетаются — неудивительно, если учесть, что шутка является эволюционным орудием человека по преодолению, компенсации власти морали. Мораль, как и идеология, требует беспрекословного выполнения всех своих конвенций, но в случае с шуткой наталкивается на «фигу в кармане». Можно запретить человеку смеяться под страхом смертной казни, но если у вас вдруг спадут штаны, этот запрет всё равно его не остановит. Если у вас в стране нельзя лишний раз подчеркнуть расовую принадлежность другого, то люди будут обмениваться самыми расистскими анекдотами на свете; если не существует социального контроля над государственным аппаратом, то чиновник станет собирательным образом с огромным комическим потенциалом.

Как это ни прискорбно, человек не способен быть на 100% рациональным, а значит, моральным до конца. Невозможно задать всем одинаковые правильные настройки и ожидать, что они будут соблюдать их днём, ночью и в уединении собственной кухни. Кроме того, природа лишила человека способности к абсолютной эмпатии. Мы можем сопереживать родным, близким, самим себе и ещё кому-то, кого медиа поставили в нужный фокус, но на каждый сбитый самолёт с детьми найдётся десять действительно смешных шуток про него. Циничный юмор всегда будет выступать в роли тёмного двойника господствующего дискурса.

Невозможно шутить для всех — у шутки всегда будут субъект, объект и свидетель. И когда речь идёт о публичных персонах, медиа или профессионалах-комиках — да, аудитория у них побольше, чем на домашней вечеринке. Шансов, что кому-то шутка покажется обидной и унизительной, более чем достаточно. При этом, как в одном советском мультфильме, сторонник абортов с удовольствием посмеется над гомосексуалистом, а атеист — над священником, но каждый из них обязательно почувствует себя глубоко уязвлённым, как только очередь дойдёт до них. Реакция в духе «заткните ему рот немедленно, как он может!» лишь масштабирует агрессию крепкого самца, который в ответ на слишком сильную остроту ломает собеседнику нос. Можно вспомнить слова классика: «Попробовали бы они это сделать в мечети!»

При этом между остроумным выпадом и примитивной персонализированной агрессией существует тонкая, но вполне осязаемая грань. Американский комик Джон Тош в живом выступлении как-то отпустил пару гэгов со словом «изнасилование», что совершенно не должно являться табу для публичного комедийного шоу. В ответ на это женщина из зала начала кричать ему: «Изнасилования — это не смешно!» Тош отреагировал в очень сомнительном стиле: «Слушай, было бы действительно смешно, если бы тебя прямо здесь и сейчас изнасиловало бы пять здоровых мужиков». Этим он явно нарушил не столько профессиональные стандарты, сколько базовые нормы общения с другим человеком, без которых мы бы все друг друга поубивали.

Аналогичное нарушение допустили польские спортивные комментаторы, когда принялись отпускать во время футбольного матча шутки превосходства по поводу своих воображаемых украинских домработниц. В другом контексте фразы в духе «А я не в курсе, симпатичная ли моя украинка. Она постоянно на коленях, работает и не встает» были бы не менее оскорбительны, но всё же уместны — например, в тесной дружеской компании польских комментаторов или в шоу любимого комика польских комментаторов. Чувствуете разницу?

В отличие от своих коллег попроще, готовых оперативно разжечь костры инквизиции, продвинутые моралисты с правильными убеждениями приводят причину: юмор легитимизирует феномен, раз вы об этом шутите, значит считаете это нормальным, смеетесь и лишаете проблему необходимого пафоса серьезности. Проблема в том, что этот аргумент разбивается о самые элементарные эмпирические сравнения — человек смеётся и над смертью, и над пролитым на рубашку кофе, разницу играет лишь эмоциональное расстояние до объекта. Стоит на секунду представить, что конкретно ваша проблема не является для кого-то важной или, наоборот, является настолько важной, что срочно нуждается в хорошей шутке. Смех и высмеивание действительно могут носить откровенно злой или обидный характер, но, увы, таков человек — очень несовершенное животное, развившее в себе чудной механизм перевода страха, фрустрации и агрессии в специфические звуки и непроизвольные движения мышц лица и дыхательного аппарата. Шутка, конечно, может быть оружием, но явно не поводом хвататься за пистолет.