Почему православные никак не устанут обижаться и запрещать?

История вопроса и победа чувств над разумом

Философ Анри Бергсон в труде «Два источника морали и религии» писал, что человеческое общество — это объединение свободных личностей, существующее благодаря навязанным обязанностям. В глубокой древности эти обязанности носили характер запретов и привилегий, образующих систему табу — она была основана на страхе и подчинении. Страх предостерегает против опасности, но он не способен пробудить деятельную творческую активность. По мере перехода от архаического мышления к магическому и религиозному запреты сменились системой ритуалов и моральных норм. Они облегчали гнёт системы и вместо ограничений создавали пространство для творчества и свободы, в котором рождались мифы и приобретало очертания религиозное мышление. 

Выполнение магических и религиозных ритуалов дало человеку возможность по-новому ощутить свою волю. По словам философа Эрнста Кассирера, магическое мышление ознаменовало первый шаг к свободе, а религия, отменившая систему жестоких запретов, выразила тогда идеал человеческой свободы. Антрополог и религиовед Джеймс Фрэзер в «Золотой ветви» утверждал, что магия — следствие любознательности — явилась предтечей научной деятельности. 

На грани между магическим и религиозным уровнями мышления застыло идейное пространство эпохи античности и эллинизма. Во времена упадка Западной Римской империи образцы научного мышления, сформировавшиеся в ходе взаимодействия язычества и поздней философской традиции, затмила вспышка активности в одной из общин в Палестине. Религиозное учение, ставшее известным как христианство, распространилось первоначально на Востоке, в жарких странах — в Сирии, Ливии, Египте. Инициаторами распространения культа выступали, прежде всего, рабы и рабочее население, в то время как язычество, тесно связанное с философией, было по-прежнему принято среди знати и образованных представителей общества. Христианство, однако, победило язычество и философию не только на количественном социально-экономическом уровне, но и на идеологическом. Император Константин, вырезав свою семью и ради искупления этого греха воздвигнув в Риме первые христианские церкви, впоследствии принял крещение; вслед за ним отказались от язычества и многие знатные римляне. 

Превосходство христианства над другими религиозными движениями выражалось на эмоциональном уровне — но не на рациональном. Медиевист Осокин в «Истории Средних веков» пишет, что пастыри православной церкви с трудом защищались против аргументов философов на Первом Вселенском соборе, созванном Константином. Христианские историки признают, что, будучи не в состоянии бороться на поприще ораторского искусства с софистами, пресвитеры сказали: «Ни Христос, ни апостолы не учили нас ни философии, ни диалектике; они преподали нам простое и понятное учение, которому мы и следуем». Эту фразу впоследствии популярно выразил Тертуллиан: «Верую, ибо абсурдно».

Победа христианства над язычеством ознаменовала победу чувства над мыслью, иррациональности над разумом; это было, выражаясь метафорами того же Бергсона, торжество существ, жаждущих свободы духа и самовыражения, над существами, жаждущими свободы мысли и самоопределения. Если вернуться к Кассиреру, писавшему об идеале свободы, к которому ведёт так называемая динамическая религия, то можно сказать, что уход от поздней философии и переход к христианству был шагом назад — от начавшей зарождаться рациональности к иррациональному, неосознанному, внушаемому, к несвободе мысли и системе табу, характерной для архаического мышления.

Последствия смутной травмы

По закону общей психологии, открытому советским психологом Выготским, высшие психические функции в своём развитии проходят путь от внешней формы к внутренней через процесс так называемой интериоризации. Мифологическое и религиозное мышление являются одним из таких интериоризированных, «свёрнутых» элементов современной идейной культуры. Оказав существенное влияние на развитие российской культуры, религия стала элементом общественного сознания, из внешнего плана перейдя во внутренний — подобно тому, как по мере психосоциального развития речь из внешнего плана, в котором ребёнок разговаривает с самим собой, руководя своими действиями, становится внутренним голосом, который Сократ называл «демоном».

Разрушение высших психических функций (речи, мышления, памяти, внимания, эмоций) идёт по направлению, обратному их развитию, и начинается с экстериоризации — разворачивания во внешнем плане. Расстройство мышления, являющееся основным симптомом шизофрении, проявляется в распаде речевых процессов, начинающемся с их вынесения вовне: больные, подобно детям, разговаривают сами с собой. Внутренний голос расщепляется на множество пугающих голосов, кажущихся чужими.

Так же как образы воображения, в здоровом состоянии личности находящиеся во внутреннем плане, при заболевании воплощаются в виде галлюцинаций, религиозное самосознание, будучи полностью внутренним элементом идейной культуры, при каком-то нарушении в её развитии возвращается во внешний план. Признак культурной дисфункции проявляется в гонении на современных скоморохов и тех, кто смеет обозначить чью-то иррациональность, а также в других симптомах, подобных детскому проговариванию игровых действий с куклами или, что более катастрофично, разговору больного с призраками.

До тех пор пока высшие психические функции (ВПФ) находятся во внешнем плане, мы не можем быть полностью произвольны в их контроле и управлении — отсюда детская расторможенность и старческая неловкость движений. По аналогии с ВПФ мы не можем быть полностью свободны от элементов общественного сознания, находящихся в «развёрнутом» состоянии, ещё не ставших чем-то внутренним и естественным — подобно национальной, расовой идентичности, религиозной и других. Так, например, в сознании эстонцев и украинцев языковая идентичность является новейшим элементом, поэтому они берегут её, как ребёнок, держащий в руках тетрадь с первыми написанными словами и боящийся, что, если её отнимут, он разучится писать.

В российской культуре языковая идентичность прошла все этапы развития, поэтому, когда мы слышим на своей территории иностранную речь, у большинства из нас это не вызывает негативных эмоций. Однако некоторые пласты идентичности в общественном сознании, такие как религиозное восприятие, сексуальная ориентация, равенство полов, а также связанные с ними аффективные комплексы, ещё не стали полностью опосредованными и произвольными, вросшими в культуру. Они сильно отстают в развитии из-за негативного прошлого опыта, тянущегося со времён Смуты, когда церковь впервые подорвала к себе доверие, и обострившегося в советское время, когда власть объявила влияние церкви на массы «опиумом для народа».

Эти пласты идейной культуры ещё находятся на уровне внешней речи, предшествующей внутренней — или на уровне запоминания с помощью картинок, предшествующего произвольной памяти. Мы не можем быть полностью свободными от иррациональности в области сакрального, в области сексуальной ориентации и правового равенства мужчин и женщин — и, как следствие, не можем не реагировать, когда кажется, что нас пытаются обидеть, а на самом деле просто наша идентичность травмирована прошлым опытом или ещё не оформилась в силу новизны. Полностью свободны и произвольны только дети, у которых прошлого опыта еще нет, и старики, которые уже знают свое будущее. И те, и другие живут предвкушением свободы: одни - жизни, другие - вечности. На что тут обижаться?

На уровне мирового общественного сознания образцом свободы человеческого духа и гармонии сакрального остаётся античность, превратившая архаический опыт человечества, по словам Ницше, в «недостижимую вершину» и предугадавшая будущее науки и искусства. В эпоху эллинизма язычество, оставаясь ещё официальной государственной религией Римской империи, «без обид», на равных сосуществовало с другими религиозными учениями. Христианство же со времён своего окончательного распространения продолжило тактику наступления и недоверия.