«Если уж нарушать закон, причина должна быть веской»: День с граффити-ветераном Futura 2000

Леонард МакГурр, среднего роста, сухощавый и сильно загорелый человек, выходит нам навстречу, улыбаясь и даже не щурясь от яркого солнца. На нем конверсы, черные штаны с множеством карманов, черная дутая куртка, бандана на шее, на голове вместо шапки балаклава. Через спину — резиновые стропы, и к ним по бокам на уровне пояса на толстых карабинах прикреплены зеркалки Canon — потом МакГурр назовет это личным изобретением, до которого он додумался во время походов в горы. Волосы заплетены в две косы. МакГурр здоровается со мной накрест через рукопожатие фотографа и дочери МакГурра, Табаты. Мы все забираемся в машину, чтобы поехать на «Винзавод».

«Смотрите, смотрите, что у меня есть, — Футура, быстро перебирая страницы своего паспорта, с сияющим видом демонстрирует мне российскую визу. — В 1984-м я проходил через долгую процедуру разрешения въезда в СССР. Ваше правительство проверяло мою родословную, наверное, до пятого колена. Получаю я свой паспорт, листаю и вместо штампа о советской визе вижу вложенный листочек, типа иммиграционного листа. Короче, я страшно расстроился, потому что у меня были визы из множества стран, но самую вожделенную, самую крутую я не получил, а листочек у меня отобрали при выезде обратно в США. Получалось, что вроде как я здесь ни разу не был».

Глядя на пейзаж за окном — Садовое и пробку — Футура приходит в восторг, поскольку почти 30 лет назад московский трафик представлял собой скопление из пяти машин, а сегодня в общую архитектуру вписывается и церковь XVI века, и рекламный постер. «Знаете, в тот раз москвичи вообще со мной не разговаривали — единственный человек, который ко мне обратился, был солдат, который строго приказал мне "не задерживаться и проходить мимо", а все остальные были в основном довольно неразговорчивы и серьезны». За рулем минивэна сидит хмурый водитель, и в ближайшие шесть часов этот суровый неулыбчивый человек останется единственным репрезентативным образцом москвича.

«В моей книге есть фотография, которую сделала незнакомая мне девушка, как я на Красной площади танцую брейк. В этот раз я собираюсь повторить этот трюк», — все на той же восторженной ноте говорит МакГурр и на мой вопрос, хорошо ли он танцует, мнется: «Не то чтобы прямо танцую… Но в наше время ты должен был уметь делать все. То есть кто-то танцевал, кто-то читал рэп, я вот рисовал граффити, кто-то скретчил — но какой дурак не умеет скретчить? В общем, занятий было немного, так что мы умели делать всего понемножку. Ну и я встал на голову специально для этого снимка».

Когда мы съезжаем на Яузу, Футура начинает обращать внимание на затеганные набережные и мосты. При виде надписи «Artplay» радостно показывает в сторону завода и спрашивает, не туда ли мы едем, и с довольным видом отмечает, что еще не потерял сноровку. Мы выходим у моста в Сыромятническом, состоящего из цветовых заплат, изрисованного Кириллом Кто, и представляем Леонарду автора — с ним наш герой уже знаком. Райтер Илья aka Bodik, отправившийся с нами, чтобы рассказать о русском граффити, предлагает Футуре воспользоваться баллончиками, чтобы оставить тег. Футура сдержанно отказывается. «Когда я приезжал в прошлый раз, я рисовал пальцем на пыльной машине — такой озорной и безобидный жест, идеальное граффити. Я и сегодня мог бы затегать многие места в Москве, мимо которых мы проходили, — говорит Футура. — Но, понимаете ли, я здесь как такой сторонний наблюдатель. Я хочу сохранять нейтралитет, а не вторгаться на территорию». Однако останавливается, чтобы сфотографировать дорожные знаки, целые здания и некоторые «куски» на стенах.

В последние годы Futura 2000, каким его знает весь мир, занимается в большей степени дизайном и коллаборациями. Например, совместная линия со сделавшей имя на камуфляже маркой Maharishi представляет собой одежду с фирменным «атомным» паттерном Футуры. Или собственная линия одежды Futura Laboratories, сделанная в Японии и, по его словам, уже изжившая себя. 

«Если бы это не было чем-то новым, прежде мной не освоенным, я вряд ли взялся бы за этот проект. К тому же, как и 20 лет назад с The Clash и Unkle, это подарило мне возможность расширить свою аудиторию, обо мне узнали там, где раньше я был неизвестен», — добавляет МакГурр.

«Сейчас работа легальна и кто-то тебе за нее платит. В рисовании больше нет ничего сложного, нет преодоления, — Футура говорит об этом просто, без разумеющейся в подобной ситуации горечи. — Я больше не краду краску, а покупаю ее и ничем не рискую. Это становится важным, когда ты сам становишься старше. Ты больше не можешь идти на преступление и влезать в неприятности». Мы пытаемся сфотографировать Леонарда на фоне стены, и в этот момент подходит охранник и приказным тоном говорит нам, что съемка арт-объектов запрещена. Футура, хмыкнув, замечает: «Что не изменилось, так это то, что я не люблю людей, стоящих у власти: сегодня я их уважаю еще меньше, чем в детстве. Но я и не хочу с ними спорить, я плачу налоги и стараюсь не нарушать закон. И если уж нарушать закон, причина должна быть веской».

И сразу приводит пример, как два года назад в Париже в составе группы из 17 художников, двух фотографов и двух журналистов отправился в парижский тоннель. «Место, в которое мы забрели, было очень закрытым — туда не было доступа на протяжении более 20 лет. Четыре утра. 21 человек. И все мы спускались в парижскую подземку по шаткой лесенке. Зашли в какой-то отсек. Я все там изрисовал, а процесс записали на пленку и 12 часов спустя, днем, выбрались на белый свет. Грязные, запыленные. И было настолько круто!» По словам Футуры, это была первая его нелегальная вылазка с 1997 года. «Вот это стоило ареста. Мы знали, что даже если бы нас поймали, то из этого вышла бы классная история — так же, как в 1980-е, когда снимок арестованного граффитчика как бы подтверждал тот факт, что он сделал что-то крутое, что он пошел туда, куда нельзя». Сейчас все участники той вылазки делают книгу и документальный фильм о случившемся, но пока ничего не афишируют. «Мы тянем, потому что в тот же момент полицейские узнают о том, где именно мы изрисовали стены. И тогда наступит настоящее веселье!» — ухмыляется Футура.

Наша компания двигается к автомобилю, чтобы отправиться «на Маяк», где, как комментирует Илья, зарождалась граффити-тусовка. «О, я вижу "Зачем?"!» — Футура показывает на одну из стен, где действительно нарисован тег команды. Ведя пальцем по стенам, он различает отдельные теги: «Вот эти два парня были вместе, потому что у них одна краска. Этот вот более оригинальный». Бредя по переулкам от Пушкинской до Садового, МакГурр обращает внимание на то, что так много тегов, так мало кириллицы и почти не встречаются трафареты. «Поистине, эти улочки — настоящий шедевр, а вот стены похожи на то, что было в Нью-Йорке 20 лет назад». Проходя мимо кучи мусора, наваленного посередине дороги, он добавляет: «Так у нас тоже было 20 лет назад, только в Бронксе».

Мы двигаемся в сторону троллейбусного депо на Менделеевской, где много «кусков», а по дороге Футура делает снимки храмовых икон церкви Святителя Николая Чудотворца, обратив внимание, что там нет куполов. «Я обожаю путешествовать по миру в одиночестве и, не привлекая к себе особого внимания, подмечать вещи. Недавно я проехался по всей Прибалтике. А в 2009–2011 годах я объехал всю Америку, снимая документальные кадры для своей книги о бейсболе. Клянусь, ни до, ни после меня никто так не делал: у меня накопился материал о 39 бейсбольных командах США, и я выпустил книгу под названием "Cathedral of the Game". И вы знаете, что? Ни одно издательство не согласилось ее продвигать. Я очень люблю бейсбол — больше, чем вы, ребята, любите свой хоккей или что там у вас — и делал серьезные ставки на эти материалы в надежде, что хоть одному американцу тоже будет небезынтересна такая книга. Но в издательстве не сочли даже, что моя известность может хоть как-то помочь делу. Если честно, я до сих пор не понимаю, как это все работает», — вздыхает Футура. «Куски» на стенах у депо восхищают обоих МакГурров, и в этом настроении, слегка уставшие, мы идем к ресторану Delicatessen, куда вскоре подъезжает девушка Футуры.

«Я, конечно, выживший, учитывая то, что ребята, с которыми мы начинали — Баския, Харинг и многие другие, — умерли 20 лет назад. — Ленни и Табата выпивают по травяной настойке и уважительно кивают головой. — Но дело в том, что я просто не занимаюсь саморазрушением. Баския покончил жизнь самоубийством, Кит себя не убивал, но его уничтожил его образ жизни — он умер от СПИДа, большинство молодых райтеров умерли от передоза. Все эти крутые ребята, которые были на грани и не могли контролировать то, что происходило. Я не против эскапизма, побега от реальности, но я просто знаю границы и знаю, когда сказать себе: баста, стоп, это нездоровая херня. И только сейчас я начинаю это все осознавать. Я смертен, я не могу жить вечно, но когда я был моложе, я просто не думал об этом».

Официант приносит кальвадос, а я спрашиваю, не кажется ли Ленни, что факт его выживания, таким образом, случайный. Футура выпивает, причмокнув губами, и отвечает: «Отчасти. Плюс я был умнее многих. К тому же, у меня было ради чего жить, понимаете? У меня был маленький ребенок к тому времени, надо было о нем заботиться». В разговор вмешивается Табата: «Взять вот Irak Graffiti Crew. Большая часть граффити-художников, которые начали это, уже в могиле лежат. А они все очень молодые». «Но они были в меньшей степени граффити, а в большей — криминальной группировкой, вандалами. Если говорить о граффити-группах в 1970-х и 1980-х, они были, честно говоря, не лучше. Мы были ворами», — добавляет Футура.

«Но в тот момент, когда ты понимаешь, что ты способен стащить краску, ты понимаешь, что способен и на что-то большее. Украсть еду, например. В смысле что ты делаешь? Ты просто тащишь что-то откуда-то. Думаю, я просто был умнее многих», — заключает Футура, плавным движением берет с тарелки хлеб и ловко кладет под свитшот. Обратно не возвращает.

Фотографии: Артём Го