«У вас есть дом, а у нас — улица»: Интервью с уличным художником Кириллом Кто

Несколько лет назад только люди с больной шеей могли не заметить надписи «Зачем?» по всей Москве. Теперь почти все закрашено, организация распалась, а из нее (уже как самостоятельный художник) выделился Кирилл Кто.

Внешняя привычная яркость образов граффитчиков не имеет ничего общего с выраженными абстрактно-поэтическими высказываниями Кирилла Кто. Месседж, заложенный в начертанные на стене вопросы и обрывки фраз, вполне конкретный: Кто задает городу и его горожанам неудобные вопросы. Среди героев его реплик, например, Москва, которая, «за неимением лучшего, занимается самой собой». Внезапные философские записки на пустых стенах не требуют дополнительной визуальной оснастки: образы рождаются сами собой.

Один из принципов работы Кирилла Кто — отказ от подписи, будто сам город задает своим горожанам назревшие вопросы. Более того: художник еще и закрашивает (либо обыгрывает) чужие тэги и рисунки, поверх них оставляя другую, «душеполезную» надпись или вовсе одноцветный квадрат.

FURFUR встретился с самым загадочным и честным художником московских улиц Кириллом Кто и обсудил уличное искусство, естественные потребности и страхи: 

«Где мастерская ребят, которые вот это граффити нарисовали?» — рабочие, полирующие стулья для подвальной инсталляции, перестают ругаться на незнакомом мне языке и поднимают на меня голову. Из двери нужного подъезда выходит Кирилл Кто, я закрываю зонтик и поднимаюсь по лестнице в мастерскую — небольшую, но вместительную комнату. Здесь каждый кусочек стены и почти вся мебель заставлены холстами, заклеены постерами, на всяком крючке и выступе свисает одежда или лампа, и от всей этой уютной аляповатости делается совершенно невозможным запомнить, что же именно там висит.

Мне предлагается кресло, сам Кирилл садится вполоборота у окна и закуривает. В комнату входит солидный мужчина, я прошу разрешения приступить уже к беседе, и, после того как я примеряю тканевый рыбий хвост, мне разрешают.

Московский уличный художник

Зачем вы все это делаете?

Cчитаю, что сознание общества в целом и конкретно его проявление в художественной и уличной среде перенасыщено индивидуализмом. Поэтому, если я вижу имя — а субкультурное граффити сосредоточено на именах, — у меня есть все основания его закрасить и сделать что-то как бы не зацикленное на персональном. Не эгоистичное. И даже если появляется подряд одна работа за другой — не так много людей знают, кто это сделал. Они как раз, задавая вопрос «Кто это сделал?», могли бы сами стать авторами, они себе же на этот вопрос и отвечают. Такая игра.

Вы так тщательно избегаете слова «произведение»...

Оно очень громкое. Искусство занимается не готовыми решениями и рецептами, а точечным путем ищет не найденные, не занятые зоны, не пройденные маршруты. Когда что-то принимается обществом или экспертным советом/сообществом как искусство, оно автоматически переходит в другой, иерархически чуть ниже стоящий разряд, как культурная ценность, принятое, проверенное. То, что делали художники авангарда 100 лет назад, то, что делали дадаисты 80 лет назад, то, что происходило в России, в Союзе в 1970–1980-е, не воспринималось большинством и даже иногда ими самими как искусство. Это воспринималось как необходимое, как проистекающая изнутри практика или теория, которая потом была воспринята, и в дальнейшем апроприирована и даже извращена социумом.

Как получилось, что вы стали заниматься тем, чем занимаетесь? Вы все время говорите о чем-то более важном — произошла, может быть, какая-то трагедия? Извините, что так упрощаю и загоняю в рамки ваш возможный ответ.

У вас есть дом, а у нас — улица. Как я уже писал на стене:

Я с самого начала, с самого детства находился в не очень комфортных бытовых обстоятельствах. И много времени проводил во дворе, в лесу, на стройке — где обычно дети лазают. Но я не бежал от салата, телевизора и «Ку-ушать!» — просто кушать было нечего. И телевизора не было. Моя мама не адаптировалась к новой экономической и социальной реальности в 1990-е годы, сильно болела, и, вместо того, чтобы заниматься и помогать ей налаживать какой-то интерьерный и приватный быт, я стал заниматься освоением публичной территории. В этом есть элемент трагедии, моего выбора, который не очень-то помог ей.

А сейчас эта потребность исчезла?

Нет, не исчезла. Сейчас только обострилась. Я не имею постоянного угла своего. У нас есть вот мастерская, где идея мультифункционального устройства, где кто-то ночует, кто-то приходит в гости, кто-то хочет чего-то оставить. Периодически я живу в гостях у своих знакомых, и, собственно, это уже просто проблема усталости и своего возраста. Но раньше — год назад, два назад — мог несколько дней не появляться в помещении, проводил все время на улице.

А где же вы спали?

На лавочке.

У вас хотя бы к чему-нибудь есть брезгливость?

Да. Брезгливость довольно примитивное чувство, но иногда оно просыпается, и тоже к чему-то примитивному. К китчу, к героину, к национализму. Раньше к iPhone была брезгливость, сейчас нет.

Почему? Это удобно и функционально.

Я думаю, что сложность человека понижается во многих проявлениях и компенсируется сложностью технологических устройств и инфраструктуры.

Вы разве не допускаете, что человек сложного устройства может иметь при себе и сложное устройство технологическое?

Я опираюсь на эмпирическое. Сталкиваюсь с тем, что люди, которые реализуются в сферах, требующих высокой организации, в интеллектуальных сферах, способности к познанию нового, высоких моральных качеств, достаточно беспомощны на практике, не могут вбить гвоздь, отнести какой-то тяжелый предмет из пункта А в пункт Б, нуждаются в регулярном сне девять часов, в каких-то бессмысленных пустых разговорах, за которыми не идет никаких действий, хотя эти разговоры тоже могут быть высокоинтеллектуальными, изобиловать цитатами, примерами историческими, быть с придыханием. А когда все доходит до дела — этим все и ограничивается.

А это не стереотипы? Разве не бывает исключений?

Исключения подтверждают правила. Я не говорю, что всех нужно грести под одну гребенку, разумеется, есть прекрасные люди, не только складно рассказывающие, а готовые последнюю рубашку отдать, но, как правило, они отдают...

...Ту, которая не нужна.

Да.

Вы скорее отдыхаете или работаете? Как вы называете то, что вы делаете?

Так получается, что я часто просто спасаюсь от каких-то личных психологических проблем за счет того, что делаю хоть что-то. Насколько это может быть приравнено к работе, непонятно, потому что какой-то безусловной материальной или культурной ценности не создается, а насколько это можно приравнивать к отдыху, тоже непонятно, потому что сил тратится много.

Вас вообще интересует материальная сторона жизни?

Я ее раб. Постоянно таскаю что-то с помоек, постоянно, оказываясь у кого-то в гостях, пытаюсь реорганизовать свою жизнь в сторону большей этичности, ответственности и эффективности, чужой быт начинаю переделывать, оптимизировать. Пока не было айпадов и андроидов, были книги, а книга — это кирпич со знанием, энергией и мыслью внутри. И эти кирпичи, кстати, съедают массу места. Поэтому так превозносимая постиндустриальная эпоха еще не наступила. Поэтому куча людей вынуждена тратить массу жизненной энергии на какую-то мышиную возню, оплату жилья, ремонт автомобилей, выбор гардероба, кормление тушки своей, своих детей, своих престарелых родственников и так далее.

А вас это интересует?

Иногда приходится есть, да.

А есть у вас идеологически близкие или близкие по эстетике коллеги? И есть ли цех, чтобы внутри него назвать вас коллегами?

Мне всегда нравились культурные деятели других эпох, сильно или не очень сильно удаленных от нашей. Русский рок мне близок: Цой, Майк Науменко, Егор Летов, Мамонов, ранний Гребенщиков и те, кто способствовал их деятельности. Кормильцев, Артемий Троицкий. Художники-передвижники мне нравятся. Мне нравятся некоторые художники соцреализма — Дейнека, Самохвалов. И со всеми этими людьми тоже я не могу даже рядом стать. Но тоже я как-то на них ориентируюсь. На их морально-этическую позицию, не только на эстетику и язык.

А какая морально-этическая позиция у Артемия Троицкого?

Я думаю, лучше у него спросить. Достаточно критическая.

Это человек, который открыл русский Playboy...

Он много чего еще сделал и продолжает делать. И он же не открывал «ВКонтакте».

Вы имеете в виду, он...

Ну, относительно Павла Дурова, да. И даже Васи Эсманова.

То есть Вася Эсманов — наибольшее зло?

Я думаю, что зло не одиозно, а тривиально и банально. И наибольшее зло никак себя не проявляет, но апроприирует, поглощает и расщепляет любые яркие проявления, которые могут на первый взгляд казаться даже большим злом, чем серая масса.

А такая ерунда как тренды на улицах присутствует?

Разумеется, к сожалению, да.

А в стрит-арте есть модные какие-то вещи?

Такой языковой сомнительный бастард этот «стрит-арт». Есть что-то искреннее или/и продуманное, идущее в русле традиции или, эту традицию изучив, отвергающее, преодолевающее. Что-то пытается контекстно взаимодействовать со средой, быть многозначным (а не многозначительным или претенциозным). А есть какие-то вещи, просто калькируемо воспринятые и воспроизводимые — улица этому подвержена, может быть, даже в большей мере, чем, например, искусство на специализированных площадках.

Как вы выбираете дома?

Выразил эту тему в формате выставки. Она называлась «Святые пустые места» — про те пространства и поверхности, что лишены всякого авторского изъявления и которые вроде бы толкают на какие-то внедрения, но, с другой стороны, ценны уже своей медитативностью. В качестве практически применимого рецепта, который можно адресовать всем, рискну порекомендовать не трогать здания позапрошлого века или до середины ХХ даже — и раньше. Не делать то, что не смотрится вживую, а эффектно только на фотографиях или на видео. За последние 20 лет архитектурный и пространственный ландшафт изменился крайне сильно — реклама, автомобили. Вот с этим и необходимо работать.

Вы можете представить ситуацию, при которой вы становитесь обычным горожанином с автомобилем и со своим углом, как вы выразились?

С автомобилем, думаю, что нет. С углом да — я этого хочу. Хотя понимаю, что это на уровне каких-то деклараций и на уровне предыдущего опыта влечет за собой некоторые конфликты.

Вы в Москве родились?

Да, в Зеленограде. Очень много достойных людей постоянно хотят отсюда сбежать. Из Москвы, из России, из деревни и провинциального города в Москву, чтобы отсюда куда-то еще уехать. Воспринимают ее как временный трамплин и перевалочный пункт. Я не буду никого из них судить, хотя мотивы многих мне непонятны, потому что они находятся в достаточно привилегированном положении здесь и работы у них много, есть что делать. Много места для малых дел здесь и сейчас. Но мне бы очень не хотелось, чтобы через пять или 15 лет здесь было бы совершенно невозможно жить. Мне бы очень не хотелось, чтобы те, которые этот город, страну эксплуатируют и в хвост, и в гриву, довели ситуацию до полного апогея. Я хочу гордиться этим городом и с удовольствием жить в любом районе.

А чего вы боитесь?

Старости. Организм не резиновый.

Вам внешнее уродство не нравится или бессилие?

Бессилие. Иногда одиночества боюсь. Иногда боюсь, ну, то, что я сказал, про город, про страну. Достаточно нормальных и естественных вещей человеческих. Какой-то внешней угрозы или кровавой гэбни не боюсь.

Фотографии: Валерий Белобеев