Перемены
Как малозначимые изменения приводят к глобальным переменам: Малкольм Гладуэлл о социальных эпидемиях
Иногда случаются на первый взгляд необъяснимые вещи. Например, одно кафе становится невероятно популярным за несколько месяцев, хотя до этого еле-еле уходило в ноль. Одна книга писателя становится бестселлером, а другую никто не замечает. Одна мысль идёт в массы и превращается в новую идеологию, а с остальными такого не происходит. При этом специальных усилий никто не прилагает: кафе не начинает себя рекламировать в газетах, писатель не поменял свой стиль, а об идее никто не кричал на каждом углу. От чего зависит такой странный скачок в популярности? Можно ли как-то управлять этим? Малкольм Гладуэлл, журналист The New Yorker и автор нескольких научно-популярных книг, решил выяснить причину очередной загадки нашего общества.
Суть его теории очень проста: любое ставшее популярным явление (информация, товар и т. д.) — это вирус, который распространяется по законам эпидемии. При этом в каждой эпидемии наступает переломный момент, после которого всё идет на резкий спад или подъём. Гладуэлл также говорит о трёх принципах, окружающих информационные вирусы: «Три принципа (первый — заразность, второй — тот факт, что незначительные причины имеют масштабные последствия, третий — то, что перемены происходят не постепенно, а в некий переломный момент) определяют то, как по школьным классам распространяется корь или как каждую зиму начинается грипп. Из этих трёх переломный момент — самый важный, потому что он придаёт логику первым двум и позволяет проанализировать, почему перемены в современном мире происходят именно таким образом».
В основе эпидемий лежат три причины: прилипчивость (идея хорошо запоминаются и побуждают к действию), закон малых чисел (начало социальной эпидемии зависит всего от нескольких типов людей) и сила обстоятельств. FURFUR публикует отрывок из книги «Переломный момент: Как незначительные изменения приводят к глобальным переменам». Вы узнаете о последней причине социальных эпидемий — силе обстоятельств, которая резко изменила уровень преступности в Нью-Йорке.
§4 Сила обстоятельств
ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ ПРЕСТУПНОСТИ В НЬЮ-ЙОРКЕ
Во время всей этой заварухи кто-то нажал на стоп-кран. Остальные пассажиры бросились в другой вагон, кроме двух женщин, охваченных паникой.
Н
акануне Рождества 1984 года, 22 декабря, Бернхард Готц вышел из своей квартиры в Гринвич-Виллидж, на Манхэттене, и направился к станции метро на углу Четырнадцатой улицы и Cедьмой авеню. Это был худощавый русоволосый человек в очках. в тот день он был одет в джинсы и ветровку. Спустившись на станцию, он вошел в экспресс № 2, который шел до центра города, и сел рядом с четырьмя молодыми чернокожими парнями. Всего в вагоне было человек двадцать, но все они сидели в другом конце, держась подальше от четверых подростков, потому что те, как выразился потом один из свидетелей, «хулиганили» и «буйствовали». Но Готц, похоже, этого не заметил. «Как делишки?» — спросил Готца один из четверки, Трой кэнти. При этом Кэнти почти улегся на скамью вагона метро. Потом он и еще один подросток, Барри Аллен, подошли к Готцу и потребовали у него пять долларов. Третий юнец, Джеймс Рамсе, жестом показал на подозрительную выпуклость в своем кармане, будто у него там пистолет.
«Чего тебе надо?» — спросил Готц.
«Дай мне пять долларов», — повторил Кэнти.
Готц посмотрел на него и, как он рассказывал впоследствии, увидел, что у Кэнти «блестят глаза, и ему весело… он улыбался во весь рот». И вот эта-та улыбка и эти глаза вывели его из себя. Готц полез в карман и достал оттуда хромированный пятизарядный «смит энд вессон» 38-го калибра и выстрелил по очереди в каждого подростка. Когда четвертый член этой шайки, Даррел Кэби, упав на пол, закричал от боли, Готц подошел к нему и сказал: «А ты, похоже, пока в норме. Вот тебе еще». После чего всадил ему в позвоночник оставшуюся пятую пулю, которая на всю жизнь сделала парня паралитиком.
Во время всей этой заварухи кто-то нажал на стоп-кран. Остальные пассажиры бросились в другой вагон, кроме двух женщин, охваченных паникой. «Вы в порядке?» — очень вежливо спросил Готц первую женщину. «Да», — ответила та. Вторая женщина лежала на полу. Она хотела, чтобы Готц подумал, что она мертва. «Вы в порядке?» — дважды спросил ее Готц. Она кивнула в знак согласия. Появившийся кондуктор спросил Готца, является ли он офицером полиции.
«Нет, — ответил Готц. — Я не знаю, как это вышло». И после паузы добавил: «они хотели меня ограбить».
Кондуктор попросил Готца отдать ему пистолет. Готц отказался. Он пошел к двери в начале вагона, отстегнул цепочку безопасности, выпрыгнул на рельсы и исчез во тьме тоннеля.
В последующие несколько дней стрельба в метро стала общенациональной сенсацией. У всех четверых подростков было криминальное прошлое. Кэби уже попадал в тюрьму за вооруженное ограбление, Кэнти — за кражу. У троих в карманах нашли отвертки. Они казались воплощением того типа юных злодеев, которых боялись почти все горожане, и загадочный стрелок, сразивший преступников, выглядел чуть ли не ангелом возмездия. Таблоиды окрестили Готца «Мстителем подземки» и «справедливым карателем». Из звонков радиослушателей и уличных опросов следовало, что к нему относились как к герою и как к человеку, воплотившему тайные фантазии каждого жителя Нью-Йорка, которого когда-либо ограбили, оскорбили или избили в подземке.
Накануне Нового года, через неделю после стрельбы, Готц добровольно явился в полицейский участок в Нью-Гемпшире. Во время его пересылки в Нью-Йорк New York Post поместила на первой странице два фото: на одном был Готц в наручниках и с опущенной головой, его вели в камеру. На втором — Трой Кэнти, вызывающе выглядящий, глаза скрыты капюшоном, выходящий из дверей больницы. Заголовок гласил: «Его уводят в наручниках, а раненый злодей выходит на свободу». Когда дело дошло до суда, Готца быстро оправдали на основании того, что на него напали и пытались ограбить. Напротив окон квартиры Готца в вечер вынесения оправдательного приговора стихийно собралась ликующая толпа.
В 1990-х годах число тяжких преступлений в США сократилось по ряду вполне понятных причин. Начал снижаться объем торговли крэком и кокаином, порождавшей высокий уровень насилия среди гангстеров и наркоторговцев.
Надо признать, что рассуждения о преступности в контексте эпидемии звучат немного странно. Обычно мы говорим об «эпидемии насилия» или о «волнах преступности», но для нас вовсе не очевидно, что преступность подпадает под те же законы распространения эпидемий, что и ситуация с ботинками Hush Puppies (внезапно ставшими популярными после упадка. — Прим. ред.). В основе тех эпидемий лежали довольно очевидные и простые причины — речь шла о товаре и о тревожном известии. Но преступность — это не однородное самостоятельное явление, а термин, обозначающий невероятно разнообразные и сложные типы поведения. Преступные действия имеют серьезные последствия. Преступник вынужден делать нечто, ставящее его самого под большую угрозу. Сказать о ком-то, что он преступник, — это все равно что назвать этого человека злобным, склонным к насилию, опасным, нечестным, ненадежным и т. д. Однако ни одна из этих психологических характеристик, по всей видимости, не способна легко передаваться от одного человека другому. Преступники не подхватывают склонность к преступлениям как простуду. И все же что-то в этом роде происходило в Нью-Йорке. А потом все изменилось. С начала и до середины 1990-х годов в Нью-Йорке не наблюдалось переселения народов. Никто не выходил на улицы и не учил потенциальных нарушителей закона разнице между добром и злом. На самом пике волны преступности в городе проживало столько же психически нездоровых людей с преступными наклонностями, сколько и при ее резком падении. Но по какой-то причине десятки тысяч этих людей вдруг перестали совершать преступления. В 1984 году столкновение между рассерженным пассажиром метро и четырьмя чернокожими юнцами закончилось кровопролитием. Сегодня такие же столкновения в нью-йоркской подземке уже не ведут к жесткому насилию. Что же произошло?
Ответ дает третий закон распространения эпидемий — сила обстоятельств. Закон малых чисел рассматривает людей, которые играют важнейшую роль в распространении информации. В главе о телешоу «Улица сезам» и «Подсказки Блю» рассказывалось о факторе прилипчивости. Здесь разъяснялось, что для начала эпидемии необходимо, чтобы идеи запомнились и побуждали нас к действию. Мы познакомились с людьми, которые эти идеи распространяют, мы также изучили особенности таких успешных идей. Но тема этой главы — сила обстоятельств — не менее важна, чем первые две. Ведь эпидемии чувствительны к внешним условиям. В Балтиморе сифилис летом распространялся быстрее, чем зимой. Hush Puppies обрели популярность так стремительно, потому что их носили в самых фешенебельных районах Ист-виллидж — там, где другие смогли увидеть эти ботинки в совершенно новом свете.
Все это довольно просто. Но закон силы обстоятельств доказывает, что мы более чем восприимчивы к изменениям внешних условий. Мы к ним чрезвычайно чувствительны. И типы смены обстоятельств, которые способны начать эпидемию, слишком отличаются от того, во что мы привыкли верить.
В 1990-х годах число тяжких преступлений в США сократилось по ряду вполне понятных причин. Начал снижаться объем торговли крэком и кокаином, порождавшей высокий уровень насилия среди гангстеров и наркоторговцев. Экономический подъем привел к тому, что многие люди, которые в других обстоятельствах были бы втянуты в преступность, получили вместо этого легальную работу. А из-за общего старения населения стало меньше мужчин в возрасте от 18 до 24 лет, которые чаще всего прибегают к насилию. Тем не менее все это не снимает вопроса о том, почему сократился уровень преступности в Нью-Йорке. Ведь в тот период, когда эпидемия преступности в городе пошла на спад, экономическая ситуация там оставалась прежней. Продолжался застой. Социальная помощь жителям беднейших районов города в начале 1990-х годов была значительно урезана. Спад эпидемии распространения кокаина в Нью-Йорке — это значимый фактор, но опять же наркоторговля сокращалась постепенно, и этот процесс начался еще до резкого падения уровня преступности. Что касается старения населения, то благодаря миграции в 1980–1990-х годах город начал, наоборот, омолаживаться. И как бы там ни было, все это лишь долгосрочные тенденции, которые могли бы привести к постепенным изменениям. однако падение уровня преступности в Нью-Йорке было никак не постепенным. И что-то еще явно сыграло роль в прекращении эпидемии преступности в этом городе.
Самый загадочный кандидат на роль этого «чего-то еще» называется теорией «разбитых окон».
«Разбитые окна» — порождение ума криминалистов Джеймса Уилсона и Джорджа Келлинга. По их теории преступность — это неизбежный результат отсутствия порядка. Если окно разбито и не застеклено, то люди, проходящие мимо, решают, что всем все равно и никто ни за что не отвечает. Вскоре будут разбиты и другие окна, и ощущение безнаказанности распространится от здания с такими окнами на всю улицу, посылая сигнал всей округе. Как пишут эти криминалисты, в городе такие относительно небольшие проблемы, как граффити, нарушения общественного порядка и агрессивное попрошайничество, — это такой же сигнал, как разбитые окна, призывающий к более серьезным преступлениям: «Уличные воришки и грабители, случайные или профессиональные, считают, что у них меньше шансов быть пойманными или даже опознанными, если они будут действовать на улицах, где потенциальные жертвы уже запуганы царящими здесь нравами. Если местные жители не могут пресечь действия какого-нибудь попрошайки, пристающего к прохожему, вор может решить, что они вряд ли вызовут полицию или вмешаются, когда будет происходить ограбление».
Если начинать процесс перестройки организации и ее морального состояния, то первой должна стать победа над граффити. Если мы не выиграем эту битву, все реформы управления и материально-технические изменения просто не состоятся.
Это эпидемиологическая теория преступности. Она гласит, что преступность заразна (так же, как тенденции моды), что она может начаться с разбитого окна и распространиться по всей округе. Однако переломный момент для такой эпидемии обуславливается не людьми определенного типа — объединителями (люди, у которых огромное количество социальных контактов. — Прим. ред.) вроде Лоис Вайсберг или знатоками, такими как Марк Алперт. Здесь нужно нечто вещественное, такое как граффити. Побуждение к какому-либо типу поведения исходит не от определенного человека, но от неких условий внешней среды. В середине 1980-х годов Келлинга пригласили в качестве консультанта в нью-йоркское транспортное управление, и он предложил применить на практике теорию «разбитых окон». Новому директору нью-йоркской подземки Дэвиду Ганну поручили реализовать многомиллиардный проект перестройки этой транспортной системы. Многие защитники тогдашней подземки убеждали Ганна не беспокоиться по поводу граффити, а обратить внимание на более серьезные вопросы, такие как техническая ненадежность метро и преступность, что выглядело вполне разумным советом. Озабоченность по поводу граффити, в то время как сама система метрополитена находилась на грани краха, выглядела такой же бесполезной, как чистка бортов «Титаника», когда корабль шел прямо на айсберг. Однако Ганн настаивал: «Граффити — это символ краха системы. Если начинать процесс перестройки организации и ее морального состояния, то первой должна стать победа над граффити. Если мы не выиграем эту битву, все реформы управления и материально-технические изменения просто не состоятся. Мы готовы внедрить новые поезда стоимостью до 10 млн долларов каждый, но если мы не защитим их от вандализма, то буквально через день их изуродуют».
Ганн создал новую управленческую систему, определил задачи по очистке подземки от граффити — маршрут за маршрутом, состав за составом — и установил сроки. Он начал с поезда № 7, который соединяет Квинс с центром Манхэттена, и принялся экспериментировать с новыми технологиями счищения краски. В вагонах из нержавеющей стали использовались растворители. Если вагоны были покрашены, то поверх граффити наносили свежий слой краски. Ганн взял себе за правило не отступать — если вагон был восстановлен, нельзя допустить, чтобы его снова обезобразили. «Для нас это было сродни религии», — рассказывает Ганн. в конце первого маршрута в Бронксе, где поезда останавливаются, прежде чем вернуться в Манхэттен, Ганн установил моечный пункт. Если вагон приходил с граффити на стенах, надписи и рисунки должны были смыть во время разворота, в противном случае вагон вообще выводили из эксплуатации. Грязные вагоны, с которых еще не смыли граффити, ни в коем случае не должны были смешиваться с чистыми. Идея заключалась в том, чтобы донести до вандалов совершенно четкое послание.
«У нас было депо в Гарлеме, на сто тридцать пятой улице, где вагоны стояли ночью, — говорит Ганн. — в первую же ночь явились подростки и покрыли стены вагонов белой краской. На следующую ночь, когда она высохла, они пришли снова — продолжить. На третью ночь они раскрасили вагоны цветной краской. Они трудились три ночи. Мы знали, что парни будут заниматься одним из грязных поездов, и только ждали, когда они закончат свою “работу”. А потом мы взяли валики и все закрасили. Парни были расстроены до слез, но мы закрасили все, снизу доверху. Это было наше им послание. Хотите потратить три ночи на то, чтобы обезобразить поезд? Валяйте! Но ваши художества никто никогда не увидит».
Ганн вел борьбу с граффити с 1984 по 1990 год. А когда транспортное управление наняло на должность начальника транспортной полиции Уильяма Браттона, начался второй этап восстановления метрополитена. Браттон, так же как и Ганн, был последователем теории «разбитых окон». Он считает келлинга своим учителем, поэтому его первые шаги на поприще начальника полиции были такими же донкихотскими, как и у Ганна. При высочайшем уровне тяжких преступлений в метро Браттон решил покончить с проблемой безбилетного проезда. Почему? Потому что он верил, что, так же как и проблема граффити, огромное число «зайцев» служило сигналом, показателем отсутствия порядка, и это поощряло совершение более тяжких преступлений. По подсчетам, ежедневно 170 000 людей входили в метро, изворачиваясь любыми способами, лишь бы не бросать жетон. Частью это были подростки, которые просто перепрыгивали через турникеты. Взрослые прорывались силой. И если два или три человека начинали обманывать систему, другие люди (которые в других обстоятельствах не стали бы нарушать закон) присоединялись к ним, рассуждая, что, если кто-то не платит, они тоже не будут, и проблема росла как снежный ком. Ситуация осложнялась тем, что с безбилетниками было трудно бороться. Проезд стоил всего 1,25 доллара, и дорожная полиция считала, что ей не пристало заниматься такими мелкими делами, особенно с учетом более серьезных преступлений, совершавшихся на платформах и в поездах.
Множество мелких, на первый взгляд, незначительных проступков, негативно влияющих на качество жизни горожан, в конце концов стало тем переломным моментом, за которым последовала эпидемия тяжких преступлений.
Браттон — колоритный человек, харизматичная личность, прирожденный лидер — быстро сумел повлиять на ситуацию. Его жена осталась жить в Бостоне, поэтому он мог беспрепятственно работать в метро по ночам, получая представление о характере проблем и путях борьбы с ними. Прежде всего он выделил станции, где проблема безбилетников стояла особенно остро, и разместил там возле турникетов по десять переодетых полицейских. Команда должна была выхватывать «зайцев» по одному, надевать на них наручники и выстраивать в цепочку на платформе, где они должны были стоять, пока не завершится «большая охота». Идея была в том, чтобы как можно громче заявить о решительном настрое полиции в отношении безбилетного проезда. Раньше офицеры не стремились гоняться за безбилетниками, потому что это было сопряжено с арестом, препровождением в участок, заполнением необходимых формуляров и долгим ожиданием, пока эти формы обработают, — и все это за проступок, который заслуживал всего лишь предупреждения. Браттон переоборудовал городской рейсовый автобус и превратил его в передвижной полицейский участок с собственным факсом, телефонами, «обезьянником» и приспособлениями для снятия отпечатков пальцев. Вскоре время оформления ареста сократилось до часа. Кроме того, Браттон настоял на том, чтобы в отношении каждого задержанного проводилась проверка. Выяснялось, что в среднем у одного из семерых задержанных ранее бывали нелады с законом, а у каждого из двадцати обнаруживалось какое-либо оружие. И тут офицеры сами убедились в том, что решение проблемы безбилетников имело смысл.
«Для копов это стало настоящим Эльдорадо, — пишет Браттон. — каждое задержание было похоже на новый пакет с воздушной кукурузой Cracker Jack, в котором лежит сюрприз. Что за игрушка мне сейчас попадется? Пистолет? Нож? Есть разрешение? У нас тут убийство?.. Через какое-то время плохие парни поумнели, начали оставлять оружие дома и оплачивать проезд».
При Браттоне, за первые несколько месяцев его пребывания на посту, число задержаний на станциях метро утроилось. А в период с 1990 по 1994 год арестов за нарушения, которых в прошлом даже и не заметили бы, — за появление в нетрезвом виде и антиобщественное поведение — стало больше в пять раз. Браттон превратил транспортную полицию в организацию, которая обратила внимание на мелкие нарушения, на мелочи жизни в подземке.
После избрания в 1994 году мэром Нью-Йорка Рудольфа Джулиани Браттон был назначен начальником полицейского управления города. Он применил такую же стратегию в масштабах всего мегаполиса. Он инструктировал полицейских, как бороться с преступлениями против благопристойного образа жизни: например, с «мелюзгой», которая осаждала водителей на нью-йоркских перекрестках и клянчила деньги за помывку окон, а также с другими наземными «эквивалентами» перепрыгивания через турникет и нанесения граффити. «Раньше управление полиции было связано по рукам и ногам, — говорит Браттон. — Мы сняли с них эти оковы. Мы ужесточили наказание за публичное пьянство и мочеиспускание, арестовывали злостных нарушителей, включая тех, кто кидал на улицу пустые бутылки или участвовал даже в небольшой порче имущества… Если кто-то мочился на улице, то отправлялся за это в тюрьму».
Когда уровень преступности в городе стал резко падать — так же быстро, как в подземке, — Браттон и Джулиани указали всю на ту же причину. Множество мелких, на первый взгляд, незначительных проступков, негативно влияющих на качество жизни горожан, в конце концов стало тем переломным моментом, за которым последовала эпидемия тяжких преступлений.
Теория «разбитых окон» и закон силы обстоятельств говорят об одном и том же. В обоих случаях все основывается на предположении, что эпидемию можно повернуть вспять, ее можно прекратить, если изменить мелкие детали окружающей обстановки. Это, если задуматься, довольно радикальная идея.
Комментарии
Подписаться