Чего мы боимся: Неделя русской готики на FURFUR

Эта неделя у нас снова тематическая. Ближайшие пять дней мы будем рассказывать о современном мраке в России, собирая своеобразный спецвыпуск FURFUR под рабочим названием «Русская готика». Почему мы вдруг решили написать про «мрачное русское» именно сейчас, в середине октября? Почему, спрашивается, не всегда? Наверное потому, что это не наша тема, её и без того прорабатывают все, кому не лень. Но не думать о ней всё равно невозможно, коль скоро вы родились и росли в России — это тёмная часть ДНК нашей страны, будоражащая сознание сродни тому, как будоражит сознание американца история о доме на индейском кладбище, а японца — легенды о городских призраках. Речь не о мистике, но эти страхи носят отчётливо мистический характер. И, пожалуй, поговорить о них имеет смысл именно сейчас, когда сытая благодать времён «городского оптимизма» и «формирования гражданского общества» окончательно уступает место непредсказуемым, нестабильным, а значит — страшным перспективам. 

Для поколения нынешних двадцати-тридцатилетних «девяностые» лихими не были. Так уж получается, что для детей даже самые страшные годы всё равно остаются временем игр и веселья. Кроме того, со временем та эпоха покрылась романтической патиной того самого искреннего времени, в котором мы толком не жили, — андерграудная музыка, первые рейвы, казино и пьяный Ельцин.  Да, нам сложно прочувствовать тот страх, который внушали нашим родителям «бандиты», «террористы», «дефолт», — но у нас есть и свои страхи.  Большинство из них так или иначе достались нам по наследству: некоторые просто мутировали за прошедшее десятилетие, некоторые уходят корнями вглубь истории страны.

Так чего же мы боимся? 

Крепкие мужики на дорогих джипах с блатными замашками никуда не делись — они просто сменили полулегальный статус на ксивы силовых ведомств, вобрав в себя воедино благоговейный ужас родом из 90-х и исконно русский страх перед чудовищной махиной государственного аппарата, которому отдельный человек во все времена «не прав и денег должен». Не зря экзистенциальный ужас ранних пелевинских романов вдруг обрёл вполне реальный облик человека с нужным удостоверением в кармане дорогого пиджака, а Сорокин от баловства с текстом вдруг перешёл ко вполне структурированному разговору о вполне конкретных опричниках, царе-батюшке и Великой Русской Стене. В кино этот переход не раз ярко продемонстрировал Алексей Октябринович Балабанов. 

Страх перед государством лишь на первый взгляд присущ одной творческой интеллигенции. Крича «Крым наш!», так называемый простой народ лишь на долю исторического момента радостно забывается, как будто бы слившись в экстазе с Левиафаном, от которого вообще-то привык только получать обухом по голове. Но, притворившись орком, ты не скроешься от всевидящего ока Саурона. Хотя коллаборационизм — понятный способ спастись от страха. Если раньше пацаны с района смотрели на своего товарища, высказавшего желание стать милиционером, как минимум с непониманием, то сегодня подобное решение вряд ли вызовет у них какие-то вопросы. 

Но не государством единым — есть у нас фобии в духе времени, те же, что и у любого среднестатистического жителя западной цивилизации. Например, провинция. Для городских жителей, оторванных от природы, всё, что находится за пределами больших человеческих поселений, вызывает ужас. Пугает лесная чаща, которая для нас больше не источник топлива и еды, но до сих пор языческое царство неизвестного и неизведанного. Пугает деревня — последний оплот цивилизации на рубеже дикой природы, в котором вторая всё больше одерживает верх. Ужас городского перед полудиким «сельским», который беспробудно пьет и, чуть что, хватается за топор, уже прочно закрепился в массовом сознании молодого поколения, но пока лишь эпизодически всплывает в популярной культуре и хитах «Ютуба». 

Мы боимся никуда не девшегося прошлого, боимся настоящего
и уж точно боимся будущего. Бытовые, понятные страхи
в сознании человека преломляются в то, что принято
называть «мистикой», «мраком» 

Хотя как — разве эфир НТВ не отрабатывал эту повестку с даже избыточным рвением? Теперь, правда, мраку объявлена война, а государство резко озаботилось конструированием позитивно-патриотического настроения, поэтому, наверное, если включить одну из центральных кнопок на телевизоре, таких сочных подробностей о российском быте уже не увидишь. Зато они никуда не исчезали из национальной литературы и авторского кино, которые, впрочем, к популярной в стране культуре точно не причислишь. К нашему фестивальному кино плотно прикрепилось ругательное определение «чернуха», как будто бы события в нём происходят в некой темной альтернативной Вселенной, а вовсе не на Земле обетованной, которой, по мнению чиновников, является современная Россия. Ну, спору нет, для них, победивших страх и перешедших на его сторону, это наверняка так. 

Мы же от страхов не избавлены. Мы боимся никуда не девшегося прошлого, боимся настоящего и уж точно боимся будущего. Бытовые, понятные страхи в сознании человека преломляются в то, что принято называть «мистикой», «мраком». Получая это дополнительное измерение, наши страхи манят нас, заставляют  вглядываться в них с придыханием. Раз за разом мы приходим к очевидному выводу — «Насколько же много мрака в нашей стране». И как же, чёрт возьми, это интересно.